Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
Мешанина. Нет, не красивое слово. Микс — это по-современнее. И по-съедобнее, что ли.
Прочитал, вот, у Э. Золя в «Карьере Ругонов»: Политическая история Плассана, как и других мелких городов Прованса, представляет любопытную особенность. До 1830 года плассанцы были ревностными католиками и ярыми роялистами. Даже народ почитал бога и своих законных королей. Но мало-помалу взгляды странным образом переменились — вера угасла, рабочие и буржуа отреклись от легитимистов (династия Бурбонов) и примкнули к могучему демократическому движению новой эпохи. Когда разразилась революция 1848 года одни лишь дворяне и священники встали на сторону Генриха Пятого. В первые дни этих событий буржуазия и особенно народ бурно ликовали. Республиканские новички спешили проявить свой революционный пыл. Через четыре годе же, в 1849 году, с возникновением клерикальной реакции почти все плассанские буржуа вновь перешли в партию консерваторов. Некоторые дворяне даже стали подавать им руку.
А сосед Петрович, рассказывая о себе, в тот же день всё написанное у Золя, сам не зная того, поясняет: – В молодости, помню, работал на крупном заводе, в России. И за что-то там на партком вызвали, на ковёр, распекать … А я им так круто ответил! Как отрезал! И всё! Я уже тогда, пацаном ещё, не верил во все эти их идеи! Тьфу! Потом конечно, когда семья появилась, жена сказала, мол, вступай в партию! Ну, я и вступил. Чисто из меркантильных соображений.
Петрович выбивался в начальники. Перед пенсией же, когда разваливался Союз, жена ему вновь подсказала, и он выбросил свой партбилет. Тоже из меркантильных соображений. Аж мурашки по спине пробежали — не такие ли меркантильные соображения в годы репрессий заставляли людей застукивать и закладывать своих соседей и сослуживцев?
Сейчас Петрович с женой на Запад равняются, от коммуняк открещиваются, словно сами только недавно этими коммуняками не были. Кто-то из родни уже в Америку перебрался.
– Балдеют там, на Западе, – мечтательно говорит Петрович.
– Старушка-то жива ещё?
– Какая старушка?
– Ну, помнишь, ты рассказывал. Дворянка, француженка. Как бишь её? Забыл. Склероз.
– Бенуа. Жива.
– И что рассказывает? Коммуняк, небось, тоже ругает?
– Коммуняк, – задумчиво произношу я, вновь вспоминая Э. Золя: Дворяне Плассана отделились от всех неприступной стеной. Они редко выходят из дому. Они ни у кого не бывают и никого не принимают. Только священники частые гости в их салонах. Мечта каждого буржуа — быть допущенным в салоны дворянского квартала. Они прекрасно понимают, что мечта эта неосуществима, и поэтому во всеуслышание именуют себя свободомыслящими людьми. Но даже самые заядлые скептики испытывают сильное и приятное волнение, когда какой-нибудь маркиз или граф удостоит их лёгким поклоном. Французы в России, да и не только в России, – результат тех далёких событий, именуемых революцией. А на деле, революция — это, всего лишь, попытка нового, молодого потеснить на Олимпе власти ветхую верхушку. (Дворянство находилось в глубокой прострации, в своего рода агонии. Оно сохранило свою веру, но предпочитало бездействие. На словах были готовы ринуться в бой, но на деле сидели у камина. Духовенство неустанно боролось с этим их духом уныния и покорности). Их история напоминает историю викингов, младших братьев, которым доставались крохи от отцовского наследства, основная доля которого, вместе с титулом переходила старшим сыновьям.
Такова же и трагедия Клавдия, младшего брата короля, отца Гамлета. – Несчастная, которая передаст вам это письмо, госпожа Бабетта Эрсан была вынуждена, как и сама моя прекрасная императрица — бежать из Парижа. Гражданская война, этот кошмар, бесчинствовала на наших улицах, руки французов проливали французскую кровь. Благородные коммунары, глашатаи справедливости, которые встали на защиту человеческих прав, были сломлены и истреблены. Мужа и сына госпожи Эрсан — оба были знаменитыми дамскими парикмахерами — истребили как крыс. Сама она была арестована как керосинщица и едва избежала кровавых лап генерала Галифе. Она лишилась всего, что имела в жизни и не рискует оставаться во Франции. Её племянник Пьер служит коком на корабле “Анна Кольбьёнсен” и совершает рейсы в Христианию (если память мне не изменяет, это столица Норвегии). Он сумел предоставить своей тётке возможность добраться туда. Это её единственный выход, последняя надежда.
…Беженка Бабетта Эрсан была главным поваром «Кафе Англе» в Париже, где обедали герцог де Морни, герцог Деказ, князь Нарышкин, генерал Галифе, Орельен Шолля, Поль Дарю …
– Но все эти люди, все эти князья и вельможи в Париже — ты ведь сама боролась против них! Ты же была коммунаром! Генерал Галифе приказал расстрелять твоего мужа и сына, Бабетта, как ты можешь с тоской вспоминать о них?
– Да! Я была коммунаром! А те люди, которых я назвала, были злые и жестокие люди. Они заставляли народ Парижа голодать, они угнетали бедных, извращали законы, и попирали права беззащитных. Я стояла на баррикаде. Я заряжала оружие для мужа и сына, и руки мои, перепачканные порохом, были черны. Я ступала по лужам крови, мои чулки промокли по щиколотку. И всё же я не вернусь в Париж, когда этих людей там нет. Эти люди были моей публикой, моими зрителями. Воспитание, которое они получили, и которое стоило так дорого, что вы не сможете себе представить или не поверите, научило их ценить и понимать моё искусство.
Не правда ли, слова из «Пир Бабетты» датской писательницы Карен Бликсен перекликаются с наблюдениями Э. Золя в Карьере Ругонов?
Основатель клана Бенуа в России Луи Сезар Август Бенуа был поваром-кондитером у жены российского императора Павла Первого – Марии Фёдоровны.
Младшим братьям достаётся море или кот, хорошо, если в сапогах. Младшие братья в семье, в стране, в мире. Коммунаров — народ и буржуа не устраивало такое положение. Особенно последних (Буржуазия — все те, кто по грошам сколотил своё состояние. Э. Золя).
Клавдий убивает старшего брата — короля. Буржуазия берёт в руки оружие и пытается сделать тоже самое, руками простого народа занять освободившееся место. Во Франции Бенуа дворянство не светило. И они подались в Россию, славную своим благосклонным отношением ко всему европейскому (Мы глаз не сводим с Запада, мы им заворожены, нам хочется жить именно так и ничуть не хуже, чем живут порядочные люди в Европе. Покушение на русское царство. О. Платонов). Но если прадед Е. Ф. Кургиной, в девичестве Бенуа, не стал таким знаменитым, как родной брат, то дед, Юлий Юльевич Бенуа, тоже избравший профессию архитектора преуспел на этом поприще. Это подтверждает пожалованный за заслуги дворянский титул…
Мечта клана осуществилась. Если Бабетта, из зависти и восхищения, одновременно, пошла на баррикады, стала революционеркой, революционерами могли и, возможно, обязательно бы стали во Франции братья Бенуа. Но в России российские революционеры добрались уже до них, до буржуев, а потом и дворян. Внучка дворянина за заслуги Ю. Ю. Бенуа Евгения Францевна уже в Советской России повторила трудную судьбу бликсеновской Бабетты:
– Мои родители поженились в 1920 году. А 16 июля 1921 года вечером того дня, когда мама ходила в лес за грибами, появилась на свет я. Появилась в санчасти Вологодского молочного института, который заканчивали мои родители. После моего крещения я с родителями переехала на Энгельгардтовскую опытную станцию в деревню Батищево близ Дорогобужа, тогда Смоленской губернии. Запомнились тамошние голубые поля льна. Весной 1926 года вновь переезд. В Ленинград, на опытную станцию Белогорка. В 1928 году пошла в школу, но заболела дифтеритом и лежала в квартире деда Ю. Ю. Бенуа и моей тёти Женни Юльевны. Дедушка скончался в 1929 году. После первого ареста отца в 1931 году и высылки его в Иркутск мы с мамой и братом уехали к нему. В Иркутске я проучилась до десятого класса. В 1937 году отца вновь арестовали. Он тогда работал главным агрономом подсобного хозяйства завода имени Куйбышева, где выпускались драги, затем преподавал в сельхозтехникуме и институте. После этого ареста мы его больше не видели. (Отца арестовали и как будто приговорили к расстрелу, документов о расстреле и смерти до сих пор получить не удалось).
В 1938 году я закончила 10-летку и из-за болезни брата мы с мамой переехали на Юг, в Майкоп. Поступила в Москве в институт. Война началась, когда я была на первой производственной практике. Сразу уехала к маме в Майкоп. Но город в августе 1942 года оккупировали немцы. Ушли они в конце января 1943 года. Голодали. Остались живы благодаря огороду, который ходили обрабатывать за 18 километров от города. Там была кукуруза, картошка, подсолнечник и фасоль. Лучшим лакомством тогда была печёная тыква и сорговый мёд. В последний год войны продолжила учёбу в институте Краснодара, который закончила в 1946 году. По распределению, попала в Новосибирск на жирокомбинат, но через год переехала в Ленинград. Там работала в НИИ жиров, где в конструкторском бюро столкнулась с бывшим сотрудником дедушки Ю. Ю. Бенуа. Тот, узнав, что я его внучка, сказал, что дед был не практичен и его частенько обманывали подрядчики. В 1948 году вышла замуж за военного, старшину сверхсрочника. Начались наши скитания по воинским частям и квартирам. (Евгения Францевна подсчитала сколько квартир сменила за свою жизнь. Оказалось — 56. «МЭ»). В 1974 году мужа уволили в запас и мы перебрались в Нарву из Иваново, чтобы быть поближе к Ленинграду, так как напрямую поменять Иваново на Ленинград не получалось.
Я стоял и вспоминал отрывочные рассказы старушки с известной фамилией. Что ответить Петровичу? В голове микс, мешанина. Золя, Бенуа, Петрович, буржуи, коммуняки.
– Чего задумался? Жива старушка?
– Жива, – отвечаю Петровичу.
– В московской квартире вспоминаю лишь большой обеденный стол, вокруг которого стулья. За ним кожаный диван, обитый декоративными гвоздями, печь с изразцовыми плитками. А дальше, в пространстве чертёжные столы с большими рулонами толстого ватмана. Это от деда. А отец был зоотехником. Летом мы жили в Майкопе, снимали квартиру. Там родители проводили опыты. Я даже пару раз видела самого Вавилова. В блокадном Ленинграде люди, сами умирая от голода, сохранили генофонд пшеницы. Вот какие люди были, всплывают в голове отрывки её рассказа.
Вспоминаю и свой комментарий на последние слова: – Но это было не от одного лишь благородства, но ещё и из-за страха. Существовал же пресловутый закон «за колоски».
– Да, согласилась Евгения Францевна. – В 1938 году в саратовской тюрьме умер от голода тот, кто создал эту коллекцию пшеницы. Вавилов.
Она помолчала и продолжила рассказ: – В Майкопе, рядом с нашим домом.
Глаза старушки, как зеркало души, произвели превращение в пространстве и я тоже, неожиданно словно увидел перед собой это цветущее дерево…
Журнал “Балтика”
