Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
Главной по музеям у нас была Юлька. Юлия Александровна, “профессор Мартынова”.
Каждый выходной она сообщала нашей компании любителей искусства, куда, когда и к кому мы пойдем. В музеи мы ходили целенаправленно, не просто бродить по залам, а к конкретному живописцу: к Шишкину, например, или к Сурикову.
Юля перекладывала с плеча на плечо свою замечательную косу, строго смотрела на нас поверх очков и изрекала: Идем к Репину.
И мы шли к Репину.
Третьяковка. По студенческому билету для нас вход стоил копейки, чем мы с удовольствием пользовались, каждое воскресенье проводя несколько часов перед картинами, знакомыми с детства по репродукциям.
Суриков “Утро стрелецкой казни”. Ни одна репродукция не могла передать яркое мерцание смертных свечей в руках у стрельцов – только перед картиной становился виден этот удивительный эффект, свечи горели, казалось даже, что пламя колеблется. Мы стояли перед картиной, рассматривая все мельчайшие детали, переживая все эмоции персонажей, отчаяние жен и детей, мрачное мужество приговоренных, жестокое торжество в глазах царя. Потом переходили к исступленному лицу боярыни Морозовой, к веселому “Взятию снежного городка” и дальше, дальше.
Репин “Царь Иван Грозный и сын его Иван”. Тяжелая, намокшая кровью ткань ковра – так реально, что хочется потрогать. Поникшая фигура умирающего. И безумные глаза Ивана Грозного, ладонью зажимающего рану сына. Это было одновременно страшно и прекрасно – невероятное, удивительное впечатление.
Пейзажи Шишкина. Простор, покой, высокие деревья, облака. Знаменитое “Утро в сосновом лесу”. Поля, дорога, вековые дубы. Разгар лета, кажется, что слышен звон кузнечиков.
Огромное полотно Иванова “Явление Христа народу”. Можно рассматривать часами.
“Неизвестная” Крамского. У меня была эта репродукция, большая, в хорошем качестве, висела дома на стене, но даже хорошая репродукция не передавала шелковистую нежность меха, воздушность страусового пера и переливы бархата. И морозное снежное небо русского севера с размытыми очертания Невского, Аничкова дворца, Александринки…
Боровиковский “Портрет Лопухиной” – словно подернутый нежной дымкой. Кудри, розы, пухлый нежный рот. Она умерла от чахотки, дожив всего до 24 лет…
Вторым любимым местом был Русский музей. Наши прославленные русские живописцы. К ним мы тоже ходили персонально, предварительно старясь найти и прочитать информацию о картинах и художниках. Хотя в библиотеке Альма Матер были великолепные альбомы по искусству, отпечатанные в лучших типографиях мира, на руки их не выдавали. Поэтому читальный зал был нашим всем. Брали альбом на двоих или троих и листали, подолгу рассматривая репродукции и читая истории создания картин и биографии мастеров.
Рокотов. Портрет Струйской и стихи Заболоцкого. Помните?
Любите живопись, поэты,
Лишь ей единственной дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.
Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза – как два тумана,
Полуулыбка, полуплач.
Ее глаза – как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Соединение двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищение смертных мук.
Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза”.
Левицкий. Портреты “смольнянок”, очаровательные, озорные, юные. Первый выпуск Смольного Института Благородных Девиц. В институте играли пьесы силами самих воспитанниц, весь свет бывал на представлениях, а императрица Екатерина Вторая, основавшая Смольный Институт, заказала Левицкому написать портреты лучших учениц. Семь портретов, девять девушек в театральных костюмах. После выпуска почти все они были взяты фрейлинами ко двору великой княгини Наталии Алексеевны, супруги наследника.
Ну и, конечно, Карл Брюллов, роскошный, монументальный, сверкающий. “Последний день Помпеи”, “Всадница”, “Итальянский полдень”. Вороные кони, сияние южного жаркого дня с прелестной виноградаршей. Очаровательные русские барышни на “Портрете сестер Шишмаревых”.
Это было счастливое время. А сколько раз мы побывали в Московском Кремле с его великолепными соборами – не сосчитать. Царь-Колокол и Царь-Пушка, Оружейная Палата и колокольня Ивана Великого, в любое время года было в радость вдруг сказать “А поехали на Красную в Кремль?” – подхватывались и ехали.
Помню, как зимой, в сильный мороз, всей группой мы решили отправиться в Бородинскую панораму. Это было довольно авантюрное предприятие, мы как-то не рассчитали, что мороз на самом деле лютый. Когда мы выскочили из метро, мороз очень быстро ухватил нас за неутепленные места, стал щипать щеки и уши, поддувать под куртки и пальтишки, заставил спрятать покрасневшие руки в карманы.
Мы собачьим галопчиком пронеслись в панораму. Мы провели несколько часов там, обозревая картины и греясь. К сожалению, остаться там до того времени, пока не наступит оттепель, мы не могли, хотя и очень хотели. Когда пришлось покинуть панораму, мы резвым галопом проскакали к метро.
Так мы на собственном примере осознали, насколько несладко пришлось французам, оставленным на произвол морозов в России. Мы хотя бы спешно укрылись в теплых полях метрополитена, а избалованным мягкими зимами Европы французам досталась вся жесть русской стужи.
Театральная Москва. К нам регулярно приходили распространители билетов, предлагая разные спектакли в разных театрах. Мы ходили много и везде, не капризничая и беря галерку и задние ряды. Иногда, если оставались непроданы дорогие билеты, можно было контрабандой пробраться в партер, получив двойное удовольствие.
Разумеется, мы очень стремились в Большой, на Таганку, в Ленком. В этих театрах всегда был аншлаг, билеты не достать, особенно на известные спектакли со знаменитыми артистами. Но иногда нам везло.
Тогда появились первые рок-оперы Алексея Рыбникова. “Звезда и смерть Хоакина Мурьеты” уже гремела несколько лет, а “Юнона и Авось” вышла в год, когда мы только начали учиться, – вся театральная тусовка рвалась в Ленком на эти спектакли. Нам, бедным студентам, не имеющих знакомств и связей, не приходилось даже мечтать попасть на недоступные представления.
И вот однажды наш профком предложил нам билеты на Чехова “Иванов” с Инной Чуриковой. В Ленком. Мы взяли – Чурикова есть Чурикова.
А когда мы пришли в театр, то оказалось, что Чурикова заболела, и спектакль заменили. Вместо “Иванова” была “Звезда и смерть”.
Можете себе представить, какой нас переполнял восторг.
Миллион по трамвайному билету. “Я – твоя свобода, я твоя звезда, на устах горячих чистая вода. Что бы не случилось, позови меня, я с тобою буду и средь бела дня”. Это был просто подарок судьбы, невероятный, удивительный.
А вообще мы не были привередливы.
Малый театр – с нашим удовольствием. “Ревизор” нам достался.
Театр Советской Армии – отлично. В этом театре мы смотрели-слушали “Гусарскую балладу” с Ларисой Голубкиной.
Театр Сатиры. Московский Театр оперетты. Театр Гоголя. Один из наших сокурсников-москвичей высказался пренебрежительно “Пусть в театр Гоголя ходят мои враги”, но мы сходили. Хоть и не были его врагами.
Отдельно были концерты. Больше всех запомнился концерт в Лужниках Татьяны и Сергея Никитиных первым отделением и Александр Градский во втором отделении. Запомнился не только сам концерт, но и жестокость зрителей: после первого отделения они толпами уходили. Даже просьбы Никитиных остаться и послушать Градского не помогали. Нам было совестно смотреть на такое пренебрежение, мы должны были остаться хотя бы из вежливости. Мы остались. И не жалели об этом никогда.
А уж про кино и говорить нечего. Кинотеатр “Байкал” под боком был нашим домашним кинотеатром, но ради хорошего фильма нам было не лень отправиться куда угодно, хоть на другой конец Москвы.
А любители Тарковского даже ездили в Ленинград, где в кинотеатре Повторного Фильма показывали “Зеркало”.
Студенту, как и нищему, деревня не крюк!
