Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
Общежитие наше находилось (интересно, а там до сих пор общежитие?) на улице МихАлковской. Вот именно так и не иначе (почему, не знаю, разве что вспомнить Никиту Сергеевича нашего Михалкова, который утверждал, что правильно их дворянская фамилия произносится с ударением на второй слог). Дом по адресу Михалковская 7а.
Это было очень большое, обветшалое здание сталинской постройки. Два крыла, как два источника и две составных части. Центральная лестница из великолепного мрамора и две черные лестницы поскромнее в концах крыльев. То ли пожарные выходы там были предусмотрены, то ли что, но именно эти лестницы были средоточием общажной жизни. Ежедневной и особенно еженощной.
Там под пролетом первого этажа целовались и таились парочки. Там на уровнях повыше собирались компании. Там наши признанные гитаристы (драгоценное и очень любимое всеми племя) были местными кумирами, и мы все пели под гитару все, что полагалось петь московским студентам. Бардов. “Солнышко лесное”, “Как здорово, что все мы здесь”, “Атланты держат небо на каменных руках”, много, много замечательных песен. Розенбаумовский “блатняк”, особенно “Гоп-стоп, мы подошли из-за угла” – с присвистами и топаньем, пели романсы, пели русские народные.
Там же разыгрывались нешуточные драмы, любовные и бытовые. Наши задние лестницы были Вселенной в миниатюре. Так само здание к этому располагало. Потолки три с половиной метра, дубовые входные двери размером с паровозное депо, отворяешь их, тяжелые, монументальные и попадаешь в вестибюль, перегороженный барьером. Будочка с дежурной старушкой, бдительно требующей от первокурсников показать студбилет. Мы, первокурсники, с удовольствием предъявляли ей свои докУменты. Потом-то все бдительные старушки привыкали к нашим лицам и переставали требовать: исключение было только для “пришлых”, студентов-москвичей.
Посетители, не имевшие отношения к студентам, должны были оставлять в залог свой паспорт. Случались казусы. Уже значительно позднее, когда мы подменяли старушку на ее посту в будочке, обнаружили в столе паспорт, год назад забытый гостем из Тбилиси. Причем, это был знакомый нам гость, друг семьи одной из соседок по комнате. Каким образом гость умудрился вернуться домой без паспорта – загадка. Но мы паспорт отдали соседке, а она переслала находку растеряше. Как оказалось, паспорт настолько был ему не нужен, что он даже не спохватился о потере.
Миновав барьер и бдительную старушку, поднимались по огромной лестница и попадали в коридорную систему, – несколько десятков комнат на этаже с двумя умывалками (направо-налево), двумя туалетами (направо-налево) и одной просторной кухней по центру.
То ли две, то ли три плиты в кухне с постоянно занятыми конфорками. Чтобы приготовить поесть, надо было караулить, когда освободится хоть одна. Постоянно удручала огромная раковина-мойка с хронически забитым стоком.
Как и положено, слева жили девочки, справа мальчики, а центральные комнаты были отданы на откуп семейным. Самая колоритная и оставшаяся в памяти семья: вьетнамец, его русская красавица жена (коса ниже пояса, румянец, как на яблоке, статная) и две их дочери. Няньками у этих малявок было все вьетнамское сообщество общаги.
Это было очень интересное сообщество, надо сказать. Студентов из Вьетнама было много и среди них царила строгая партийная дисциплина. Одну девушку, безоглядно влюбившуюся в соотечественника, но студента другого ВУЗа, прорабатывали на партсобрании (проведенном в нашей комнате) с повесткой дня: любить, когда на родине революция, не время. Бедняжка, конечно, поплакала, но любовь на революцию не променяла.
Учились эти девочки с необыкновенным рвением, особенно учитывая, что вьетнамский язык ничего общего с русским не имеет, а все предметы им надо было изучать по-русски. Я не помню, чтобы они прогуливали, филонили, пытались “зашпаргалить” – они грызли гранит науки, не жалея ни зубов, ни гранита. По 10-12 часов в день во время сессии сидели и зубрили предметы, когда у нас уже не было никаких сил открыть конспект. И еще – они все прекрасно пели. Такие чистые, нежные голоса, прямо за душу брало, когда они начинали: “Бьецца в тессной пичурки агон, на поленна смала, как слезза…” Хорошие, хорошие были девчонки. Только когда они начинали на общей кухне жарить соленую селедку, тогда немного их репутация шла вниз.
Этажи были распределены между факультетами: механики на одном, технологи на другом, книговеды (или “книгопродАвцы” по местному) на третьем. Будущие художники-иллюстраторы, студенты факультета Изобразительного искусства по своей малочисленности делили этаж с книгопродавцами – так в самом изначальном смысле происходило единение искусства и коммерции. (Наш факультет Изобразительного искусства и был тот самый знаменитый ВХУТЕМАС, который “закончил” Остап Бендер).
Время от времени в новом корпусе Института устраивались выставки наших студентов-иллюстраторов, как очников, так и заочников. Мы бегали и с упоением смотрели картины, рисунки, наброски. Между работами не спеша расхаживали преподаватели, зрители и сами творцы, часто весьма богемного и необычного вида. Очень запомнилась одна маленькая, хрупкая, как цветок, девочка-ромашка на вид не старше 15 лет, важно курившая большую черную трубку. Творцы вели между собой чрезвычайно профессиональные разговоры, ревниво кося глазом: перед чьими работами больше останавливаются? Кому уделяют больше внимания преподаватели? Кто удостоился похвалы, а кто замечания?
Я всегда с легкой завистью смотрела на них, как на небожителей, ведь это было как раз то, чего я хотела всей душой. Но ведь должен кто-то не только создавать, но и издавать книги? То-то и оно.
В общаге существовала строгая иерархия. Почти как в армии. На первом курсе новички-салаги жили в комнатах по 5-6 человек, где панцирные койки стояли бок о бок, на одну душу приходилось полторы полки в древнем стенном шкафу и для интимных вещей полагалась прикроватная тумбочка. На втором – переселялись в комнаты с тремя-четырьмя соседями. На третьем с двумя. На четвертом и пятом получали комнату в “новом корпусе”, где в блоке на две комнаты (двое в комнате) был свой персональный санузел с душем и туалетом и только кухня еще была общей.
На первом курсе в комнате нас было шесть человек. Весело жили, изобретали невероятные блюда из подручных продуктов, бегали в другие комнаты одалживать хлеб или сахар-соль, когда вдруг оказывалось, что забыли зайти в магазин. В свою очередь, когда мы бывали при провизии, к нам прибегали одолжиться, – дверь не закрывалась. Разнокалиберная, с бору по сосенке, посуда, что-то привезено с собой из дома, что-то оставлено разъехавшимися дипломниками, взрослыми, специалистами (точно так же мы через пять лет оставим желторотым первокурсникам наши вещи).
Случалось, хулиганили – юность, юность, большинству из нас было всего по 17 лет, – то тапочки спрячем, то носки на люстру закинем. И ведь не лень было проснуться ночью, чтобы наутро Наташа шарила по всей комнате в поисках своих носков. А как мы потом эти носки с люстры шваброй снимали при такой высоте потолков – отдельная песня.
Или кружку с водой на притолоку пристроим, с веревочкой, привязанной к дверной ручке, старый, традиционный пионерлагерный прикол “на кого бог пошлет”. Однажды бог послал на меня. В тот раз шутку я не оценила: я только открыла дверь, сначала на меня вылился поток ледяной, как мне показалось, воды, а потом еще по лбу крепко стукнула кружка. Уж кого мои соседки-товарки ждали, не помню, но сначала они онемели, потом заржали, а еще потом кинулись вытирать, извиняться, утешать и объяснять, что засада была не на меня. Когда я заорала, что они сволочи, налили холодной воды, они оправдались тем, что вода была теплая-теплая, но успела остыть. После этого случая я некоторое время дверь открывала так – сперва осторожно толкала от себя, соблюдая безопасную дистанцию, потом входила.
Парни наши развлекались еще изысканнее. Зимой, когда вставать надо еще затемно к первой паре, перевели все часы на пять часов вперед. Ночью встали, оделись, собрали свои конспекты. Включили свет и растолкали несчастный объект розыгрыша с криками: Опоздали! Опоздали! Харе спать! – сунули ему под нос часы, где значилось 7.45, вылетели из комнаты и спрятались за углом. Разбуженный, сбитый с толку объект выскочил в полуодетом состоянии, ураганом пронесся вниз по лестнице и начал биться о закрытые на ночь двери. Добрые соседи тем временем вернулись в комнату, легли в постели и погасили свет. Когда жертва, полностью проснувшись, сообразила, что что-то тут не то и отправилась выяснять отношения, то ее встретила храпящая темнота и чей-то недовольный голос: Дверь закрой! Шляются тут по ночам, спать мешают.
