Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
Исходный импульс: Постановка (2023) Студией актёрского мастерства и ораторского искусства в Таллинне «АртЧердак» «Носорога» (1965) Эжена Ионеску. Педагоги Татьяна Егорушкина и Дмитрий Кордас.
Отзыв неравнодушного зрителя:
Анна Фаттахова
10 апрель ·
«НОСОРОГИ» Театральная студия Art-Cherdak
Были, смотрели, советуем. Динамично, ярко и с юношеским задором. Можно просто полюбоваться актёрами и собственными руками почувствовать, как бьются от волнения их сердца.
Выбор пьесы кажется очень актуальным, хотя ей 70 лет. Татьяна Егорушкина перед спектаклем сказала, что это театр абсурда. Не согласна совершенно, это наша реальная жизнь, прямо зеркальное отражение. Уверена, что в героях на сцене Вы увидите многих своих знакомых, соседей, коллег и родственников.
Мы пошли на спектакль, так как Дмитрия Кордас и Татьяну Егорушкину мы знаем и любим по работам в Русском театре. А здесь они в роли педагогов! Интересно.
К сожалению, оценить полученные студийцами умения не смогли. Ребята не играли, не демонстрировали свои сильные стороны, а просто жили на сцене. Очень здорово!
Расслабилась и получала удовольствие. Сыну пришлось по душе звуковое и музыкальное оформление. Он наслаждался «Одой радости» во всех её вариантах.
Если Вам лично или детям сложно сопротивляться толпе, тяжело жить непохожим, сохранять собственное мнение — успевайте получить лекарство. Вход на спектакль свободный, но количество мест ограничено. А жаль.
Хорошо бы во все школы пригласить театр и показать старшеклассникам. Пусть некогда и надо к экзаменам готовиться, но это всего один час и может кому-то он поможет.
Спасибо большое, ребята!
Низкий поклон педагоги!
Часть Первая.
Что такое театр абсурда и почему он так актуален именно сейчас?
Театр абсурда закономерно вырастает из маргинализированного христианством язычества и развивается особенно бурно и буйно на западно-христианской католической почве. Христианство использовало традиции языческих радений для театрализации своих ритуалов в качестве самой эффективной (синтетической) пропаганды на самые широкие массы населения. Библия для неграмотных в западной традиции приобретала в том числе и площадную форму мираклий и мистерий, далеко отходя от канонических текстов, щедро черпая из вытесненной на карнавальную периферию народной культуры яркие образы и незабываемые жесты в сопровождении разнообразных спецэффектов.
Абсурд сопровождает христианство по краям – ad marginem – буквально прячется в диковинных виньетках на полях рукописных книг или дразнится языком химер с водостоков готических соборов.
Абсурд вырастает из гротеска. Гротеск – это видимо гармоничное сочетание несоединимого в обыденной жизни, а абсурд – это мир, населенный такими химерами – фантомами пограничного, сумеречного сознания.
Эти гротескные создания, милые и безобидные на периферии, в иные периоды времени буквально спускаются с крыш, выходят из подвалов и подполов, из-за углов, из всех щелей, раздуваются от собственной воображаемой важности, в сущности не существуя, выплескиваются на площади, в танц-залы, оккупируют газеты, дворцы и Уолл-стрит.
Разделение на официальную – нормативную и неофициальную – ненормативную зоны в культуре следует, по всей видимости, признать культурной универсалией. Но это разделение имеет свои особенности в каждом конкретном историческом контексте.
В западной традиции карнавальная культура всегда имела некоторую мистическую, то есть необъяснимую, составляющую. Необъяснимую склонность к необъяснимому. Славянский балаган гораздо более природен и приземлен, хотя тоже не без участия подчас черта. Склонность к мистицизму, к некоторой двусмысленности, игре смыслами свойственны развитым утонченным культурам. Чем дальше от природы, тем больше двусмысленности. Аграрий, некогда составлявший основную массу населения, всегда трезво смотрел на вещи в полном соответствии с сезонными циклами. Нечисть обитает и в лесу, понятное дело, но эта нечисть, хоть и страшновата, но вполне победима и устранима. Хотя вот у Гоголя Вий дорастает до Ужаса самого. Но крестом и молитвою, а также петухами бедному Хоме Бруту все ж таки удается спастись от явно покусанной поляками панночки. Западная нечисть, пожалуй, нашей нечисти даст фору. Зато у нас в монастыре хотя бы можно спастись, а вот в западной традиции (я имею в виду отражение в литературе и иных текстах) монастырь зачастую оказывается самым что ни на есть нечистым местом. Впрочем, мы рассуждаем о механизмах, а не читаем мораль народам. Мы все не ангелы, но и не демоны ж, хотя встречала я и тех, и других немало.
Мистицизм – некоторое упоение тайной, когда все вокруг тонет в тумане, рождающем грезы. Уже Гойя убедительно предупреждал о том, что “сон разума рождает чудовищ”. Это именно чудовища не разума, а того, что мы сейчас называем подсознанием. Темная сторона нашей личности, наш личный мистер Хайд. Подсознание отличается от сознания прежде всего отсутствием системности. Подсознание ничего не строит, оно хранит до востребования. Строить не строит, но на нем все строится. И строится на весьма зыбкой и темной почве. Это почва до-языковой памяти, эмоций, гормонов, то есть влечений и желаний.
И мы видим в задокументированной истории, как в определенные эпохи вдруг эта темная материя начинает подниматься, пучиться как тесто, выползать наружу в самых неожиданных местах и овладевать массами. Нарастает волна некой коллективной неопределенности, то, что мы сейчас называем абсурдом. Вдруг целые сообщества, даже государства и этносы впадают в некоторое массовое помешательство умов. Пожалуй, первым ярким примером полу-мифического толка тут будет история с Вавилонской башней. Люди перестают понимать друг друга в деталях и деградируют до уровня агрессивного зверя в своих реакциях.
Как это происходит? Это происходит в процессе развития личности на уровне вида. Увы. Личность, развиваясь, проходит в том числе и этап безудержного эгоцентризма, нажирающаяся гусеница тут будет хорошей аналогией. Этот эгоцентризм у homo sapiens сдерживается уникально развитыми лобными долями нашего мозга – наше главное достижение на шкале эволюции видов. А лобные доли – это достижение человеческой культуры, то есть традиции ограничения личности определенным коллективом, то есть системой правил – законом. Именно поэтому процесс воспитания взрослой человеческой особи занимает намного больше времени, чем у животных – мы воспитываем лобные доли. И мы знаем, что иногда бывает уже поздно.
Бывают состояния сознания, когда эти тормоза отказывают. И это случается и на уровне особи, и на уровне популяции. Появляется некое состояние удивительной легкости, сродни вызываемой веселящим газом эйфории, манипулирования всем окружающим тебя миром. Всё окружающее начинает играть множественными гранями возможных интерпретаций в разных комбинациях.Все вокруг начинает как бы подмигивать возможностями и скрещивать пальцы, утаивая, казаться, а не являться, разворачивая невиданные перспективы преступления всех законов и традиций. “Подмигивающие” называл окружающих его филистеров Ницше. Это подмигивание хорошо чувствовал и Андрей Белый, восторженный почитатель Ницше. Он называл это “миром нечистых смешений”, “миром химер”. Мир, населенный козлоногими фавнами, оборотнями, полу-людьми. Мир пограничных существ и состояний. Мир, оторванный от реальности и заброшенный в неопределенность без руля и без ветрил координат и критериев.
Это состояние помутнения сознания, помрачения разума, умопомрачения, умопомешательства, очарования, опьянения, упоения прежде всего собой, своей самоблестящей сущностью. Это состояние сознания характеризуется резкими сменами настроения, яркими эмоциональными выбросами, непредсказуемостью – отсутствием рациональной объективной логики, и описывается вслед за Ницше многими символистами как дионисийство. Дионисийскому поведению противопоставляется аполлоническое – ясное и рациональное, объективное и нейтральное.
В сущности, уже греки вывели эту формулу двух базовых принципов самоорганизации человеческой культуры – структура и де-конструкция. Сочетание этих двух принципов образует вечно динамическую саморазвивающуюся систему диалектического типа. И, кстати, уже греки, а вослед им символисты видели и в аполлонической стадии сознания свою слепую зону, точку бессознательного – панический ужас беспредельной ясности, зачастую также ведущий к алкоголизму.
Диалектика – могучий инструмент познания природы вещей в их развитии.
На протяжении всей истории эволюции человеческого рода-племени одна фаза состояния коллективного сознания сменяла другую. Мир и благоденствие сменялись военными смутами и голодом. А в сознании это выглядело как нарастание неопределенности и выражалось соответственно в образах и сюжетах, порожденных эпохой. Можно выделить эпохи, когда эффект химеризма становится особенно заметен. Особенно ярко на полотнах Босха и в некоторых пьесах Шекспира (“Сон в летнюю ночь” наиболее тяготеет к карнавальному гротеску, площадной мистерии).
Позднее средневековье, павшее под утонченностью своих кружевных, усеянных горгульями, шпилей (см. Й.Хёйзинга “Осень Средневековья”), сменяется эпохой смут и революционных потрясений. Барокко – эпоха первой волны глобализма, эпоха колонизации Нового Света Старым, эпоха нажирания многих европейских стран-едоков за счет пожирания стоящих на более низкой ступени технического прогресса аборигенов. Когда мы видим все эти монументы Бернини, роскошь Рима и Ватикана, громадные католические соборы по обе стороны Атлантики, мы должны понимать, на чьих костях, на чьей крови, чьим рабским трудом оплачены все эти искусно отесанные камни. Так западная ветвь христианства преступила основные законы христианства, закрыв глаза на то, что аборигены – те же люди, лицемерно делая вид, что спасает их от неверия, на деле уничтожая их самобытность и свободу. Впрочем, тут следует сказать “в очередной раз”, припомнив “гуманитарные” крестовые походы на Восток.
Эпоха барокко заново освободила множественные сюжеты народного языческого сознания, вывела на сцену то, что раньше упорно скрывалось и игнорировалось, освободив глубинные инстинкты нажирающейся как не в себя особи. Снайдерс буквально страдает гигантоманией, изображая всю еду мира на своих полотнах, точно повторяющих рыночные прилавки Амстердама, воздвигнутого не только на селедочных костях. Рубенс прославляет целлюлит, а Йорданс уже воспевает откровенное уродство тяжелых форм ожирения. Эта фаза нажирания неизбежно переходит в фазу пресыщения, нового витка все нарастающей неопределенности, теперь уже вооруженной техническим прогрессом, начало которому положили Наполеоновские войны – войны второй волны глобализации мира.
Романтизм – так привыкли мы определять эту новую волну неопределенности в выражениях мысли. Романтизм возрождает старые фантомы еще средневековых площадных мираклий – Фауста и Мефистофеля, и порождает новые, ранее невиданные или очень маргинальные, вроде Франкенштейна – управляемого волей мага зомби. Именно поздний романтизм породил яркие образы Джекила и Хайда в новелле Стивенсона, он уже докопался до все той же античной схемы. И этот же дух – дух романтизма ведет народы на баррикады все новых революций. Ведь время революций – это время великой неопределенности, таящей бесконечные возможности для тех, кто сумеет сориентироваться в этом всемирном потопе. Кто сумеет сохранить здравый разум в ситуации полнейшего хаоса. И не только сохранить, но и воспользоваться им для организации, преобразования хаоса в осмысленную систему.
Парадоксально, что для того, чтобы сохранить или обрести разум в этом низвержении в Мальстрём, следует прежде всего осознать безумие происходящего. Осознать и принять как условие игры. Я думаю, именно поэтому раскаявшийся грешник почитается ценнее природных праведников – он обладает негативным опытом грехопадения, которого никому не пожелаешь, а значит, понимает неизбежность царящего вокруг безумия, от которого неизбежно надо отказаться. Лично тебе отказаться, остальные спасаются самостоятельно. Этот момент очень важен – понимание личной и только личной ответственности за (не)праведность жизни. И при этом, там, где один спасется, спасутся рядом тысячи. Такой вот эффект распространения прозрения.
Вот, например, Эжен Ионеску – французский румын – прозрел и до сих пор открывает глаза поколению за поколением умеющим видеть и уши умеющим слышать. Прозрение зачастую выражается в авторском тексте – высказывании, прокламации, жесте, иногда даже – крике. Вот знаменитый “Крик” Мунка именно об этом. “Герника” Пикассо – тоже крик, даже вопль и стон. Да уже у Эжена Делакруа “Свобода на баррикадах” орет во все горло ca ira! О, да, перевернутый враз мир страдает деструкцией, выражающейся в бандитском беспределе. Но, что характерно, этот крик мы, потомки, как правило, только видим, а слышим мы подчас совсем другое. Слышим мы призывы “все на баррикады!”, там гибнут лучшие, а худшие в лучшем случае просто наблюдают, просто молча наблюдают, а когда и наблюдать уже невмочь, тупо отворачиваются и заявляют, что всего вот этого безобразия прямо под окном их уютного коттеджа не существует. А если вонь от трупов будет слишком сильной, закроем ставни, накупив духов и благовоний. Да, да в нелюбви к филистерам я с Ницше солидарна.
Прозрение наступает тогда, когда уже ни духов, ни коттеджей, а любимых котиков разделывают на мясо и на шкурки. Иллюзии, чем дольше длятся, тем больнее.
Ничто не вечно под Луной. И это нам воочию открывает “Серебряный век” модерна, рубежа XIX-XX веков, породивший свою серию все возрастающих монстров, которые уже стали воплощаться на экранах кинематографа. Именно на экране зарождается сюрреализм как особая форма мысли или мироощущения – жизнь на обратной стороне Луны, с изнанки, там, где не прячут стежков от грубо наложенных швов.
Художники Серебряного века аналитически осознают циклическую природу волн неопределенности. Свидетельство тому – все творчество символистов, в первую очередь, Андрея Белого. А “Балаганчик” Блока – едва ли не самый емкий текст эпохи. Если не считать, конечно, “Двенадцать”, но это как раз следствие прозрения после крушения иллюзий.
Абсурд в русской традиции вырастает из гротеска и фарса сатиры Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Островский представляет собой как бы “реалистический мост” остро-социальной типизации от романтических ужасов и карикатур Гоголя и злобных шаржей Салтыкова-Щедрина к символическим обобщениям Серебряного века в текстах Федора Сологуба, Белого, Мережковского, а позже – Тынянова и Булгакова. Так мы видим, как постепенно в самом водовороте все нарастающей неопределенности начинает брезжить свет прозрения. Мы начинаем понимать природу этих умопомрачений. Начав с понимания принципа их “вечного возвращения” (Ницше). Мы начинаем понимать их вирусную природу. Андрей Белый точно описал механизм распространения агрессивной провокации подобно болезнетворному микробу или вирусу. Мы изучаем механизм того водоворота, в котором сами участвуем. И это нетривиально. Это “стадия зеркала” (Лакан).
И в этой зоне мы находим абсолютную свободу самовыражения, к чему всегда стремился всякий сколько-нибудь уважающий себя автор. Просто теперь мы также знаем, чем чревато слишком долгое пребывание в этой зоне абсолютного комфорта. Многие и многие поколения авторов уже покинули нас, так ничего толком и не написав, просто от передоза наркотика. Кстати, об этом предельно ясно написали советские авторы-фантасты братья Стругацкие в новелле-прозрении “Хищные вещи века”.
Да, то, что можно определить как “фантастическая линия” в литературе и искусстве вырастает из абсурда и здесь автор находит свою персональную зону абсолютной свободы высказывания. “Зона” Стругацких – это про то же самое, про свободу непредсказуемости, когда правила игры устанавливаешь не ты, а коллективное бессознательное. Рок в терминах античного театра и Судьба. Нам хорошо показал пример уже Эдипа, который, прозрев духовным разумом, выколол себе физические глаза. Как жить, когда вокруг полнейшая неизвестность, где каждое слово может стать бомбой, где каждое слово может стать последним, потому что список слов устанавливаешь не ты? В таких условиях возможна только одна свобода, та, которая зародилась в устах раба Эзопа, который говорил, что хотел, и так, что никто не мог ухватить его за язык, а ухватишь, сам сильно пожалеешь. Говорил разумные мысли, упаковав их в одежды гротеска. Это свобода духовная, выражающая себя в дразнящем умы, но ускользающем от окончательной интерпретации слове. И все-таки, когда Эзопу представился подлинный выбор судьбы, он выбрал пропасть, а не рабство.
Желающие поддержать наш сайт могут это сделать, переведя посильную сумму на счёт Правозащитного центра “Китеж”. Центр находится в списке льготников, поэтому с пожертвований возвращается подоходный налог.
MTÜ INIMÕIGUSTE KAITSE KESKUS KITEZH
EE332200221063236182
Пояснение: annetus
