Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
Продолжаем цикл рассказов Лены Кютман о военном детстве своей мамы. Начало мы приурочили к 22 июня, Дню памяти и скорби.
Часть вторая. Побег
Я очень любила мамины рассказы, они завораживали, заставляли думать, размышлять, как живём мы. Речь её была ровная, исключительно простая, с каждым эпизодом она проживала эту жизнь снова и снова. И вместе с ней я.
О периоде работы на военном заводе, куда их определили с детского дома, мама рассказывала кратко. Помню казарму, матрасы на полу, через тонкую стенку наши мальчишки. На завод шли через проходную где получали 150 грамм хлеба и кружку кипятка прикрепленной цепью к стене, чтоб не унесли, это паёк на рабочий день.
На месяц выдавались карточки в столовую, в первый же рабочий месяц у меня их украли. Делиться, отдавать своё никто не будет, новые не получишь, как я выжила, известно только всевышнему. Ради миски похлебки попала в дурную компанию. Подружка пообещала вкусно поесть, и мы оказались в странном подвале, где я и правда наелась от пуза, но и чудом вырвалась из лапищ мерзкого бугая, что вдогонку обещал при встрече вспороть мне брюхо, как цыпленку.
В цеху на заводе нас, детдомовцев, недолюбливали, давали самую черновую, тяжёлую работу. Обзывали тщедушными сопляками врагов народа, от чего с каждым днём мысль о побеге крепчала всё больше.
Нас бунтовщиков, было с десяток ребят и план побега, как нам казалось, был идеальным. Но как, и почему я оказалась одна в лесу, не помню. Помню, как от голода прилип желудок к позвоночнику, и я шла на запах хлеба, что привёл к избе откуда и доносился этот одуряющий, сводящий с ума запах.
Дверь распахнута, на полу ничком – женщина, я её не вижу, вижу полные стеллажи хлеба, пусть даже с опилками, но это хлеб, переступаю через труп, хватаю буханку за буханкой, пихаю за пазуху, в рукава, в штаны, тут же ем и убегаю с этого страшного места среди леса.
Хочу пить, прилипаю губами к первой встречной луже, бреду дальше в никуда, без тропинки, без дороги, на звуки, то лай собак, то стук колёс поезда. Всё как в тумане, казалось я кружу на месте и тут начались невыносимые боли в животе. Они были настолько сильными, что от спазм теряла сознание, очнувшись снова шла, нет, ползла на звуки, бессознательно, слепо, на инстинктах выжить. Откуда-то взявшиеся фурункулы по всему телу лопались, в крови, в грязи я всё ж добралась до железной дороги и провалилась в беспамятство.
Очнулась на сеновале, тело саднило словно прошло через жернова. Лежу, чувствую взгляд, но не вижу откуда, потом топот, ворчание и надо мной склонился мужчина. Это и был мой спаситель, проходчик железнодорожных путей. Нашёл меня на рельсах грязную, окровавленную, и с мыслями, что ребёнка изнасиловали и выбросили с поезда принёс в дом, откуда жена, испугавшись, выпроводила на сеновал.
Этот мужчина меня и выхаживал, поил козьим молоком с поилки с носиком, а его сын сидел и разглядывал воскресшую из леса девочку в чирьях, а позже таскал вкусности со стола и рассказывал, как мамка каждый день причитает, что надо меня отправить куда следует, что зачем нам лишний рот и, как только настанет день, сразу на вокзал.
Тот день пришёл очень быстро.
Сунув записку в карман и узелок с хлебом за пазуху меня посадили в товарняк, машинное отделение, бригадир которого высадит где положено, далее – всё в записке.
Я конечно по тем временам была очень взрослой девочкой, 14 лет, но по сути была сущим ребёнком, что мне говорили, какие наказы давали , я всё забыла и когда осталась одна в незнакомом городе, обнаружила, что записку с именем и адресом я потеряла. Что было дальше, это уже другая история.
