Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
45 лет со дня смерти “музы русского авангарда” Лили Брик
Лилю недаром называли женщиной-женщиной. Когда ее спросили, как она относится к появившемуся на площади Маяковского памятнику поэту, она огорошила собеседника: «Зачем они его изобразили в мятых штанах?» Поэт, дескать, был очень аккуратным человеком. Лиля любила все опрятное, яркое, красивое. У нее и дом был похож на дизайнерское гнездо: картины, автографы, расписные подносы, самодельная скатерть, лоскутная занавеска. Живя бок о бок с художниками, она накопила целую коллекцию их произведений – Ларионова и Гончаровой, Штеренберга и Параджанова, Леже и Шагала… Именно она вдохновила Шагала на серию графических работ о Маяковском. А еще отправляла ему во Францию посылки с конфетами «Мишка косолапый», которые он очень любил (кстати, Лиля с Катаняном собрали целую серию конфетных фантиков с плакатиками Маяковского, раскопав их где-то в подвалах кондитерской фабрики «Красный Октябрь»).
Она любила художников гонимых, не выставлявшихся, необласканных – таких как Натан Альтман или Александр Тышлер. Катанян-младший пишет, что картина «Хорошее отношение к лошадям» Тышлера переезжала с Лилей с квартиры на квартиру, и, когда художник сидел у нее в гостях, она постоянно подкладывала ему под руки листы бумаги. Тышлер рисовал, Лиля получившиеся шедевры окантовывала и раздаривала друзьям – она вообще была щедра на подарки. Сам Тышлер говорил литературоведу Дувакину: «Она очень живой человек и… До сих пор, при ее таком уже преклонном возрасте, она бывает на всех выставках, какие только есть, если она хорошо себя чувствует, она читает все книги, которые болееменее интересные, значительные, которые выходят, она читает все газеты, она интересуется абсолютно всей жизнью культурной нашей страны. И я должен сказать, что к ней большая тяга, и в то время, когда еще жил Маяковский, она сама привлекала очень много к себе людей, и все шли туда с большим удовольствием. <…> Лиля Юрьевна – очень талантливый человек, очень умный человек и очень бывает остроумна. Если с ней посидеть (усмехается) и записать – так, чтоб она, конечно, не знала, что ее записывают, – вы запишете ряд замечательных остроумных высказываний; очень живой человек. И самое интересное… с моей точки зрения, – это человек, который понимает искусство, особенно она очень понимает изобразительное искусство. Это очень редко. Я встречаюсь с некоторыми нашими интеллигентными людьми, они не художники, они математики, физики, но они… им мешает непонимание такого важного искусства, как изобразительное».
Фото: РИА Новости
Висели у Лили и рисунки Маяковского – к примеру, ее карандашный портрет, и работы Пикассо. Пикассо дружил с Эльзой и даже хотел написать двойной портрет муз: Лили – музы Маяковского и Эльзы – музы Арагона, но задумка не осуществилась. Зато Лиля перевела с французского статью о Пикассо – тогда, когда о нем в СССР особенно и не знали. Однажды, в 1963 году, они даже увиделись – Лиля в очередной свой приезд во Францию заехала в керамическую мастерскую Пикассо с Эльзой и Надей Леже, экспромтом и не вовремя, когда маэстро работал, поэтому долгой беседы не вышло. Зато перед уходом выбрали себе по подарку из ящика с керамикой. Лиля предпочла барельеф головы быка. Любила Лиля и Мартироса Сарьяна, с которым приятельствовала, и работы Нико Пиросмани, – у нее их было три, и она с радостью одалживала их на выставки.
Карты, гости – в ее быту почти ничего не менялось. Играли с теми же Гринкругом, с Жемчужными. На стол ставились серебряные бокалы и розовые стеклянные стопки для водки. Домработницы подавали блюда: ростбиф, заливную осетрину, угри, миноги, пирог с капустой и даже камамбер. Вся палитра «вкусной и здоровой пищи» из магазина «Березка» – спасибо Арагонам. Лиля Юрьевна была необыкновенно хлебосольна, внимательна к гастрономическим вкусам своих гостей. «… помнила, – пишет Катанян-младший, – кто что любит и кто чего не ест. Кулешову (Катанян-младший учился у него во ВГИКе. – А.Г.) она не забывала предлагать водку и селедку с картошкой. Для Симоновых всегда было шампанское и тоник. Якобсон не обходился без гречневой каши. Кому-то посылали в Париж вареную колбасу. Зархи не любил свежую зелень в супе, и ЛЮ каждый раз боялась забыться и бросить ему щепотку укропа. Пабло Неруда и его жена Матильда обожали борщ. Если человек был не специально приглашен, а заходил по делу среди дня, ЛЮ всегда спрашивала: “Вы не голодны?” И если следовала хоть секундная заминка, то тут же делали глазунью и заваривали кофе».
В начале пятидесятых годов завели магнитофон и записывали на пленку декламацию стихов, обрывки разговоров. Лиля под запись читала поэму «Про это», вспоминала о Маяковском… А Пабло Неруду к Лиле впервые привела Эльза в 1953-м, когда тот получал Международную Сталинскую премию. С тех пор Неруда всегда заходил к Лиле, когда приезжал в Москву (попробуй пригласи иностранца в советскую квартиру! А Лиле – удавалось). «Вчера, – хвасталась Лиля Юрьевна пасынку Васе, – вдруг приносят двенадцать бутылок кьянти, перевязанных зеленой и оранжевой лентами и с запиской от Неруды. Очень было приятно. Вскоре он позвонил и сказал, что двенадцать чилийских поэтов написали стихи в мою честь и что он мне их прочтет, как только вырвется с какого-то конгресса, на котором он выступает. Он вечно где-то выступает! Представляешь, двенадцать поэтов. Откуда их столько в Чили?» Катанян-младший приводит посвященные Лиле стихи Неруды в подстрочном переводе Юлии Добровольской:
… Лиля Брик. Она мой друг, мой
старый друг.
Я не знал костра ее глаз
и только по ее портретам
на обложках Маяковского угадывал,
что именно эти глаза, сегодня
погрустневшие,
зажгли пурпур русского авангарда.
Лиля! Она еще фосфоресцирует, как
горстка угольков.
Ее рука везде, где рождается жизнь
в руке – роза гостеприимства.
И при каждом взмахе крыла –
словно рана от запоздалого камня,
предназначенного Маяковскому.
Нежная и неистовая Лиля, добрый
вечер!
Дай мне еще раз прозрачный бокал,
чтоб я выпил его залпом – в твою
честь
за прошлое, что продолжает петь и
искриться,
как огненная птица.
В 1956 году в СССР из США приехали Бурлюки – Давид Давидович с женой Марией Никифоровной. Они с Лилей не виделись почти 40 лет и взахлеб вспоминали молодость. Бурлюк рассказал, как в пору бедной юности Маяковского давал ему рубль в день, чтобы тот не голодал, и как, приехав в Америку, Маяковский вручил Марии Бурлюк серебряный рубль в память о том голяцком времени. Начиная с 1957 года заходил, наезжая в Россию, старый Лилин знакомец и давешний Эльзин жених Роман Якобсон.
Но были и новые знакомые. Один из самых ярких – режиссер, художник, эквилибрист от искусства Сергей Параджанов. Брик посмотрела его «Тени забытых предков» и сразу захотела познакомиться. И Катанян-младший, который знал Параджанова по ВГИКу, еще с 1950-х годов, привел режиссера на Кутузовский проспект к обеду.
Это был человек, который создавал красоту из всего, даже из мусора – из крышечек от кефирных бутылок, ношеных туфель, старых шляп, поломанных кукол. Зайдете в его ереванский музей – и захлебнетесь эмоциями, вся экспозиция – взрыв сумасшествия. Он был и портным, и рисовальщиком, и киношником, и скульптором, и коллажистом; в общем, человек-оркестр. С Лилей Юрьевной они, конечно, спелись сразу. В набитой вещичками, поделками, картинками Лилиной квартире мастер мгновенно почувствовал себя как рыба в воде. Обсуждали искусство, сценарии Параджанова, смеялись. Когда Параджанов уехал к себе в Киев, перезванивались каждый день, обменивались посылочками. Параджанов присылал Лиле то самолично зажаренную индейку, то холщовые платья с вышивкой, то кавказский серебряный пояс.
А потом его арестовали за совращение мужчин, организацию притонов разврата и изготовление порнографии – это был 1974 год. Истинные мотивы дела крылись в параджановском свободомыслии и невоздержанности на язык. Он открыто осуждал цензуру и судебные расправы над интеллигенцией, якшался с украинскими писателями диссидентами да к тому же никогда не скрывал своей бисексуальности. В общем, жертва сама лезла карателям в лапы. Катанян-младший вспоминал: «Например, он хвастался своими амурными похождениями, всегда выдуманными, и ему было все равно – с мужчиной или с женщиной, про мужчин было даже интереснее, ибо это поражало собеседников, особенно малознакомых, так как друзья, зная цену его болтовне, кричали: “Да заткнись ты!” – понимая, чем это грозит. А он знай себе размахивал красным плащом перед быком – давал интервью датской газете, что его благосклонности добивались двадцать пять членов ЦК КПСС! Что и было напечатано».
В результате следствие нашло молодых мужчин, якобы подвергшихся параджановскому сексуальному насилию. Один из них, сын бывшего члена ЦК КПСС, под давлением следствия даже покончил с собой. А Параджанова законопатили аж на пять лет в Ладыжинскую исправительную колонию в селе Губник Винницкой области. Оттуда он слал Лиле Юрьевне полные отчаяния письма.
Дома, перечитывая исповедь Оскара Уайльда, Лиля сравнивала английского узника совести с Параджановым. И вела яростную борьбу за его освобождение – по собственному выражению, грызла землю. Будоражила иностранцев, трясла зарубежную прессу. За границей стали появляться статьи о Параджанове, демонстрироваться его фильмы. Собрался целый международный комитет по спасению Параджанова, заступался даже режиссер Пьер Паоло Пазолини, но… никакого проку!
Арагоны в то время избегали поездок в Москву. После вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 году их симпатии к СССР поостыли. Кстати, многие объясняли огоньковскую кампанию против Лили именно этим – советские пропагандисты мстили своим бывшим союзникам, наказывая их родственницу. Тем не менее примирение с Арагоном было для советской власти соблазнительным. Его обхаживали, заманивали в Москву орденом Дружбы народов.
Арагон поддался, приехал – и в разговоре с помощником Брежнева поднял вопрос о Параджанове. Это был канун Нового, 1978 года. Брежнев наверняка даже не слышал ни о каком Параджанове, но раз высокий заграничный коммунист просит, так тому и быть.
Отмашка была дана, и Параджанова выпустили на год раньше срока.
Некоторые пишут, что освобожденный Параджанов Лиле даже не позвонил. Напротив, он сразу примчался к ней, да не один, а с фотографом Плотниковым, скомандовал ей одеться в бальное платье – подношение Ива Сен-Лорана – и усадил в кресло, а сам с Катаняном встал рядом. Они подняли над Лилей коврик, подаренный ей Маяковским, – фотографии получились весьма артистичные.
Очень скоро после освобождения режиссера Лили не стало, и здесь тоже не обошлось без слухов. Уже в 1980-х годах литератор Юрий Карабчиевский написал книгу «Воскресение Маяковского», в которой намекал, что Лиля Брик покончила с собой из-за несчастной любви к киномученику: «Каждый день она ждала, что он приедет. Он писал красивые сочувственные письма, и когда ей стало ясно, что надеяться не на что, – она собрала таблетки снотворного,прибавила к тем, что давно хранила на всякий случай, и проглотила их все, сколько нашла».
Впрочем, романы не обходили Лилю Юрьевну стороной даже в преклонном возрасте. Как уже было сказано, в 1975 году она ездила в Париж – на выставку Маяковского и заодно уламывать Арагона поступиться принципами ради Параджанова. Выставка гремела, они с Катаняном разъезжали по телестудиям и университетам, раздавали интервью, и там у Лили случилась… влюбленность. 28-летний Франсуа Мари Банье был начинающим литератором, героем светской хроники, модником (его писанина, впрочем, Лиле не понравилась – открыла и закрыла).
Банье, видимо, всегда тянуло к взрослым и влиятельным женщинам, потому что позже многолетние отношения связывали его с одной из богатейших женщин мира, совладелицей косметической компании «Л’Ореаль» Лилиан Бетанкур, надарившей ему подарков на общую сумму почти полтора миллиарда евро.
При этом Банье открыто говорит о своей гомосексуальности. Как бы то ни было, исследователи Лилиной жизни заверяют, что Франсуа Мари был пылко влюблен в нее. Катанян-младший вспоминает белокурые локоны француза и его стройную фигуру. Он возил 84-летнюю Лилю в Булонский лес, водил по кафешкам и бутикам и бесконечно осыпал любовными признаниями, а когда она вернулась в Москву, заваливал ее посылочками с милыми пустяками (интересно, ревновал ли Василий Абгарович?).
Банье дружил с кутюрье Ивом Сен-Лораном, с его другом, основателем Дома моды «Ив СенЛоран» Пьером Берже, с актером Паскалем Грегорри, и вся эта компания буквально с ума сходила по Лиле. «Мальчик» ежедневно звонил Лиле в Москву, делился своими приключениями. «Франсуа Мари рассказывает, – пишет Катанян-младший, – что ездили всей компанией отдыхать в Бретань. Там дом у родителей Паскаля. Пьер поехать не смог, но взяли у него “роллс-ройс”, все поместились – Франсуа, Паскаль, Жак да еще и повар-негр, который восхитительно готовит, особенно суфле из сыра. Время провели очень весело, а ЛЮ уточняла, как именно. И требовала подробностей, ничуть не считаясь, что каждая минута разговора стоит вполне дорого. А подробности были такие: “По дороге встретили мадам Роша и мсье Роша – знаете, есть такие духи, которые они производят?”» Кто же не знает духи Марселя и Элен Роша! Марсель Роша изобрел не только интригующий аромат, но и гипюровый корсет и платье с русалочьим силуэтом. Правда, в 1975-м его уже не было в живых, так что непонятно, кого же встретили французские прожигатели жизни.
Не выдержав разлуки, вся эта золотая эскадра нагрянула в Москву с чемоданами, набитыми нарядами от Сен-Лорана, французским сыром, ананасами, спаржей… Орхидеи и фисташки, правда, отобрали на таможне. Приехав к Лиле на дачу в Переделкино (Литфонд выделил Катаняну полдачи на улице Погодина, дом 7), безвылазно общались с хозяйкой, поедали борщ. «Вскоре ЛЮ и Василий Абгарович прилетают в Париж по их приглашению, – удивлялся Катанян-младший. – Пьер Берже снимает им апартаменты в “Плаза” – самом дорогом отеле Парижа. Над ними живет Моше Даян (бывший министр обороны и будущий министр иностранных дел Израиля. – А.Г.), под ними Софи Лорен – такой слоеный пирог. Открытый счет, “кадиллак” с телефоном – можно на ходу позвонить в любой город мира. Лиля Юрьевна не может понять столь бурного успеха и царской щедрости, но в ответ слышит лишь: “Мы вас обожаем – и весь разговор”».
Лилю Юрьевну принимают в богатейших домах, водят в знаменитые рестораны, угощают суфле из омаров и форелью с миндалем. Особенно ее поражает, что в спальне у Франсуа Мари стоит ванна. Тот заваливает Лилю Юрьевну платьями и аксессуарами от СенЛорана, а сам кутюрье рисует ее карандашные портреты. «Внешний угол ее глубоко посаженных глаз подчеркивает линия черного карандаша. Другой линией обведены дуги бровей, круглые, как серсо. Голова большая, как у фантастической птицы, и медного цвета коса ниспадает на грудь, теряясь в складках зеленой шали. Руки у нее маленькие и очень тоненькие, разговаривая, она словно играет ими гаммы. Что у Лили удивительно – это голос и ее манера говорить.
Голос – как струнный квартет. Обаяние ее сверкает, как весна, но она не играет им», – так Банье описывал Лилю в журнале «Монд». И у кого бы после этого язык повернулся назвать ее старухой?
Алиса Ганиева «Ее Лиличество Брик на фоне Люциферова века».
