Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
195 лет со дня рождения Николая Гавриловича Чернышевского – литературного критика, революционера-демократа, публициста и писателя.
24 июля 1828 года родился Николай Гаврилович Чернышевский. Будущий «мужицкий демократ» родился в семье саратовского протоиерея, происходившего из крепостных, но, по тогдашним меркам, многосторонне образованного и при этом чрезвычайно религиозного. В ту идиллическую пору образованность и религиозность ещё не противоречили друг другу, но когда юный «библиофаг» — семейное прозвище Чернышевского — в 1846 году поступил в Петербургский университет на историко-филологическое отделение философского факультета, господствующей религией начинал становиться позитивизм, то есть полное презрение ко всему, что нельзя пронаблюдать, взвесить и измерить. Это потребовало от демократически настроенной молодёжи выработки нового учения, которое отказалось бы от христианской религии, но сохранило важнейшие христианские ценности. Новая религия была культом «разумного эгоизма»: да, человек животное, а потому эгоизм естественен; но он животное общественное, а потому и альтруизм тоже естественен. Более того, человек, лишенный альтруистических наклонностей, просто урод, а уродом быть крайне неприятно.
Альтруистом быть, однако, оказалось тоже очень нелегко. Седьмого июля 1862 года Чернышевский был арестован и заключен в одиночную камеру в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Его с очень серьезным основанием обвиняли в составлении и попытке распространения прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Точных доказательств его авторства найти не удалось, но его взгляды и связи с «лондонскими пропагандистами» были известны, тайная полиция и без прокламации считала его врагом номер один. И, если говорить об идейной неколебимости, не слишком ошибалась: он еще в 1853 году говорил своей невесте, знаменитой Ольге Сократовне, что занимается делами, которые пахнут каторгой, а в дневнике писал, что в революции его не испугает никакое пьяное мужичье с дубьем.
В прокламации, правда, он не позволил себе особенно бешеного радикализма, а более ссылался на опыт Западной Европы, используя псевдонародную стилистику ростопчинских афишек: а то и вот ещё в чем воля и у французов, и у англичан: подушной подати нет; пачпортов нет, каждый ступай куда хочет, живи, где хочет, ни от кого разрешения на то ему не надо; а то вот ещё в чём у них воля: никто над тобою ни в чём не властен, окромя мира, миром всё у них правится; у нас исправник либо становой, либо какой писарь, а у них ничего этого нет, а заместо всего староста, который без миру ничего поделать не может и во всем должон миру ответ давать, а мир над старостою во всем властен; полковник ли, генерал ли у них, всё одно: перед старостою шапку ломит и во всем старосту слушаться должен; у них и царь над народом не властен, а народ над царём властен. У англичан еще и рекрутчины нет: идут, кто хочет, на военную службу, все равно, как у нас помещики юнкерами и офицерами служат, коли хотят, а кто не хочет, тому и принуждения нет, а солдатская служба у них выгодная, жалованье солдату большое даётся; значит, доброй волею идут служить, сколько требуется людей.
Демократами Чернышевский именовал тех, кто хочет, чтобы народу хорошо жилось, каким бы способом это ни достигалось, а либералами тех, кто желает политических свобод, не интересуясь, хуже от этого или лучше будет народу. Чернышевский был социалистом, поскольку собственность ему представлялась орудием угнетения народа, тогда как, по мнению его оппонентов типа Герберта Спенсера, собственность, напротив, была орудием, защищающим личность от ее же собственных уполномоченных. Этот спор может продолжаться бесконечно, поскольку в нем правы обе стороны, и власть продолжала бы смотреть на эту дискуссию сквозь пальцы, если бы одна из сторон не пыталась перейти к подпольной политической борьбе.
19 мая 1864 года в Петербурге на Мытнинской площади (ныне Овсянниковский сад) состоялась гражданская казнь Чернышевского — он должен был некоторое время простоять у «позорного» столба после преломления шпаги над его головой, что означало лишение всех прав состояния. В отчете об этой процедуре жандармский полковник Дурново писал начальнику Третьего отделения: «По приказу вашего сиятельства сего числа в 6 1/2 часов утра прибыл я на Мытнинскую площадь, где в 8 часов должен был быть объявлен публичный приговор государственному преступнику Чернышевскому. На площади я нашел, несмотря на раннее время и ненастную погоду, около 200 человек, ко времени же объявления приговора собралось от двух до двух с половиной тысяч человек. В числе присутствующих были литераторы и сотрудники журналов, много студентов. …При чтении приговора преступник стоял надменно, обращая взгляды на публику; в это время из толпы был брошен девицею Михаэлис букет цветов».
Следующие двадцать лет Чернышевский прозябал в якутской ссылке, откуда он написал жене порядка трехсот писем, а после его смерти 29 октября 1889 года Ольга Сократовна нашла еще одно его письмо из Петропавловской крепости: «Об одном только прошу тебя: будь спокойна и весела, не унывай, не тоскуй… Скажу тебе одно: наша с тобой жизнь принадлежит истории; пройдут сотни лет, а наши имена все ещё будут милы людям; и будут вспоминать о нас с благодарностью, когда уже забудут почти всех, кто жил в одно время с нами. Так надобно же не уронить себя со стороны бодрости характера перед людьми, которые будут изучать нашу жизнь».
Бодрости характера перед людьми он действительно не уронил, а что он носил в душе, не знал и не знает никто. Большого социального оптимизма из Сибири он, кажется, не вынес. По крайней мере, незадолго до смерти Николай Гаврилович назвал себя бараном, который пытался кричать козлом. Не похоже и на то, чтобы через сотни лет их имена были милы людям, тем более что после набоковского «Дара» они сделались довольно-таки смехотворными. Разве что какому-то очень большому художнику удалось бы превратить их жизнь в трогательную легенду — для искусства нет невозможного вопреки тому, что, по мнению самого Чернышевского, прекрасное есть жизнь. Нет, нам представляется прекрасным только то, что над жизнью возвышается.
Александр Мелихов
