Крымская война

170 лет назад началась Крымская война 1853-1856 годов.

 Пришло время поговорить об одной из самых кровопролитных войн XIX века – Крымской (ее называют также Восточной). Особенность этой войны в том, что в ходе ее отчетливо проявились политические интересы западных держав в Черноморском бассейне, их стремление разгромить или, на худой конец, разоружить Россию и постараться, если удастся, вообще лишить ее выхода к Черному морю.

 Начало политическим процессам, которые привели к Крымской войне, было положено, как считают историки, в январе 1853 года. На вечере у великой княгини Елены Павловны, на котором присутствовал дипломатический корпус, Николай I подошел к британскому послу Гамильтону Сеймуру и повел с ним разговор на ту же тему, на которую он за девять лет до этого беседовал в Виндзоре с премьером Робертом Пилем и лордом Эбердином. Речь шла о Турции, которую император называл «больным человеком» Европы. «Теперь я хочу говорить с вами как друг и джентльмен, – сказал ему Николай. – Если нам удастся прийти к соглашению – мне и Англии, – остальное мне неважно, мне безразлично, что делают или сделают другие. Итак, говоря откровенно, я вам прямо заявляю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны, я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя – дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю. Ни русские, ни англичане, ни французы не овладеют Константинополем. Точно так же не получит его и Греция. Я никогда не допущу до этого».

 Николай I продолжал: «Пусть Молдавия, Валахия, Сербия, Болгария поступят под протекторат России. Что касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой территории для Англии. Тут я могу только сказать, что если при распределении оттоманского наследства после падения империи вы овладеете Египтом, то у меня не будет возражений против этого. То же самое я скажу и о Кандии (острове Крит). Этот остров, может быть, подходит вам, и я не вижу, почему ему не стать английским владением».

 При прощании с Сеймуром император сказал, что он доверяет английскому правительству и просит его откровенно высказаться по этому вопросу, причем он не просит обязательств, а приглашает к свободному обмену мнениями.

 Лондон воспринял это как призыв со стороны России разделить вдвоем Оттоманскую империю, причем не обговаривая при этом участи Аравии, Месопотамии и восточной части Малой Азин, которые в Оттоманскую империю тогда входили. В ходе дальнейших встреч с послом и визитерами из Лондона Николай I ясно давал понять: он не может позволить западным странам закрыть проливы, ведущие в Черное море, и тем самым запереть в нем русский флот, в то время как Турция станет форпостом для наращивания мощи западных флотов вблизи русских берегов.

 Николай I видел, что Англия уже давно превратила свой флот в инструмент экспансии во всех морях, включая те, в которых есть русские порты, и что англичане были бы рады ввести в рамки этой политики и Францию, которая пока не проявляла вражды к России, но может изменить свой курс в отношении России в любой момент, если ее к этому подвигнут другие западноевропейские державы. То же относилось и к Австрии.

 Говорят, что, делая подобное предложение Англии, Николай исходил из того, что чувствовал дружественное к нему отношение королевы Виктории. Более того, его, возможно, в известной степени успокаивало то, что во главе кабинета в Англии в тот момент находился лорд Эбердин, который с таким интересом слушал его в Виндзоре в 1844 году. Не исключено, что все это позволяло ему надеяться на то, что его предложение встретит благожелательный прием.

 Ответ, пришедший от лорда Джона Рассела, министра иностранных дел, был резко отрицательным. В отличие от Эбердина, Рассел не менее подозрительно относился к русской политике на Востоке, чем такие политики-русофобы, как Пальмерстон. Рассел заявил, что, во-первых, не считает, что Турция близка к падению, а во-вторых, не полагает возможным заключать какие бы то ни было соглашения касательно Турции. Даже временный переход Константинополя в руки Николая I он считает недопустимым. Наконец, Рассел отметил, что и Франция, и Австрия отнесутся подозрительно к подобному англо-русскому соглашению.

После получения этого отказа Нессельроде постарался в беседе с послом Сеймуром объяснить смысл предложений императора. Он заверял, что Николай не собирался угрожать Турции вторжением, а лишь желал бы исключить подписанием этого договора односторонние действия со стороны любой державы, которые могли бы нанести вред России и другим странам региона.

 Но слушать канцлера никто не хотел. Позиция российского императора вызвала в британском истеблишменте реакцию прямо противоположную той, к которой он стремился.

 Николай I никогда не был человеком авантюрным по натуре. Он прекрасно понимал, что по мере усиления западных держав, роста их флотов и развития их колониальных империй одной из главнейших их задач будет сделать так, чтобы Россия была ограничена в своем развитии, в своей торговле и в своих политических мероприятиях только своей территорией. А это, как ни велика эта территория, не позволит стране становиться богаче, культурнее и сильнее – в то время, как ее противники, помогая друг другу, будут все больше стремиться к ее уничтожению.

 Западные историки считают, что Николай I ошибочно предполагал, что Франция, скорее всего, не присоединится к Англии в случае войны с Россией, а Австрия предпочтет оставаться нейтральной. Но русский царь был умнее и прозорливее. Он ожидал, что западные державы объединятся и рано или поздно выступят против России единым фронтом. Но он, к сожалению, придерживался того мнения, что Франция еще не оправилась после государственного переворота, и ее новый властелин Наполеон III будет долгое время занят утверждением своей власти. Следовательно, к Англии в войне с Россией она не присоединится.

 В этом полнейшем непонимании ситуации были повинны в первую очередь русские послы – Киселев в Париже, Бруннов в Лондоне, Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине, но еще в большей степени – канцлер Нессельроде. Все они в своих докладах извращали перед Николаем положение дел в Европе. Они писали почти всегда не о том, что видели, а о том, что императору было бы желательно от них узнать. Ни один из них не решался открыть ему глаза на те процессы, которые происходили в европейских странах, и, естественно, многие важные детали европейской политики оставались для него неизвестными.

 Обострению ситуации в Европе посодействовала дипломатическая распря, начавшаяся между Луи-Наполеоном (тогда еще президентом) и Николаем I в 1850 году по поводу так называемых святых мест и достигшая своего апогея к 1853 году. Луи-Наполеон заявил турецкому правительству, что желает сохранить и возобновить все подтвержденные Турцией еще в 1740 году права и преимущества католической церкви в святых местах – то есть в храмах Иерусалима и Вифлеема. Султан согласился. Но тут со стороны русских дипломатов в Константинополе последовал резкий протест: они напомнили о преимуществах православной церкви перед католической на основании условий Кючук-Кайнарджийского мира. Эти разногласия послужили французскому императорскому правительству неплохим предлогом для того, чтобы всячески отдалить Англию и Австрию от России. Император Наполеон ухватился за эту возможность, как говорится, обеими руками. Сразу же вопрос о святых местах был искусно сплетен с выдвинутой Николаем претензией не только защищать права православной церкви в Иерусалиме и Вифлееме, но и стать признанным самой Турцией защитником всех православных подданных султана, то есть получить право постоянного дипломатического вмешательства во внутренние турецкие дела.

Как и ожидалось, султан Абдул-Меджид и его министры, под прямым давлением французской дипломатии, стали особенно упорствовать в переговорах с Россией — и в то же время удовлетворили большинство французских требований относительно святых мест. «Это он мстит», – сказал Николай, ясно понимая теперь, что Наполеон вовсе не забыл истории с его титулом, который российский император признал с большим трудом.

Получив отказ Англии, Николай I решил совершить прежде всего не военное, а пока только дипломатическое наступление на Турцию. Он приказал морскому министру Меншикову снарядить большую свиту и на линейном корабле плыть в сопровождении этой свиты в Константинополь с решительными требованиями к султану. Меншиков был назначен в Турцию в качестве чрезвычайного посла и полномочного представителя. Ему разрешалось, в случае неполного удовлетворения требований России, предъявить султану ультиматум. Нессельроде велено было изготовить для отъезжавшего Меншикова инструкцию, основное положение которой было таково: «Распад Оттоманской империи стал бы неизбежным при первом же серьезном столкновении с нашим оружием».

Меншикову официально поручалось резко и решительно покончить спор о святых местах, добившись от султана специального Договора с Николаем I, причем в этот договор требовалось включить и признание его права покровительствовать всем православным подданным султана. Николай ожидал успеха от миссии Меншикова ввиду того, что незадолго до прибытия русского посла султан согласился на категорическое требование представителя Австрии Лейнингена удалить турецкую армию из вассального владения султана – Черногории. Но разница была в том, что Австрия и не думала после этого оккупировать Черногорию, потому что заботилась исключительно о спокойствии в близких к Черногории районах Австрийской империи, а миссия Меншикова состояла в предъявлении к Турции требований, которые предполагали ослабление суверенной власти султана во всех тех его владениях, где имелось православное население. При этом Меншикову было дано понять, что на него в Зимнем дворце не рассердятся, если даже последствием его дипломатической деятельности станет война России с Турцией.

 Прибыв в Константинополь, Меншиков был встречен с необычайным почетом. Турецкая полиция не посмела даже разогнать толпу греков, которые устроили князю восторженную встречу. А Меншиков повел себя с вызывающей надменностью. Он сразу же заявил, что не желает иметь дела с министром иностранных дел Фуад-эфенди, который явно стал на стороне французов в вопросе о святых местах. Султан, напуганный известием о том, что в Бессарабии сосредотачиваются два русских корпуса, уволил Фуада и назначил угодного Меншикову Рифаат-пашу.

В Европе обратили большое внимание на раздражающие турецкие власти выходки Меншикова: писали о том, что он, нанося визит великому визирю, не снял пальто, о том, что он довольно резко говорил с султаном Абдул-Меджидом. С первых же шагов Меншикова стало ясно, что по двум важнейшим пунктам он ни за что не уступит: во-первых, он желает добиться признания за Россией права на покровительство не только православной церкви, но и православным подданным султана; во-вторых, он требует, чтобы согласие Турции было утверждено султанским сенедом (законообразующим указом), а не фирманом (обычным указом); таким образом, оно носило бы характер внешнеполитического Договора с российским императором.

Что касается вопроса о иерусалимском и вифлеемском храмах, то по этим претензиям Абдул-Меджид был готов пойти на все уступки. Но теперь этого уже было мало. 22 марта 1853 года Меншиков прочел вслух Рифаат-паше такую вербальную ноту: «Требования императорского [русского] правительства категоричны». А через два дня он прочел ему еще и другую ноту, которая требовала прекращения «систематической и злостной оппозиции». Тут он представил проект «конвенции», которая делала Николая, как сразу же заявили дипломаты других держав, «вторым турецким султаном».

 Султан переходил от паники к возмущению, после раздражения опять впадал в панику; он явно не знал, как поступить. Но через две недели в Константинополь прибыл в качестве британского посла Стрэтфорд Каннинг, виконт Рэдклифф, – ярый противник русского влияния на Востоке и личный враг Николая I.

К тому времени в Лондоне произошли перемены: вместо лорда Рассела министром иностранных дел стал лорд Кларендон, полностью находившийся под влиянием Пальмерстона. Кларендон дал Каннингу широкие полномочия в Константинополе, и тот быстро повел дело к войне. Сделал он это очень хитро и подло. История эта стоит того, чтобы изложить ее подробнее.

 Меншиков был прекрасным морским министром и блестящим стратегом, но мало что смыслил в дипломатии и, конечно, не мог равняться в дипломатических маневрах с осторожным и опытным английским дипломатом-интриганом. Каннинг посоветовал султану и его министрам всячески затягивать ответ по спорам, которые шли между Россией и Францией в вопросе о святых местах. Сам же он ждал, пока не представится возможность запустить интригу, которая привела бы к войне с Россией. Зная, что глава английского кабинета лорд Эбердин не желает обострения ситуации и хотел бы избежать войны, Каннинг решил прибегнуть к обычному подлогу. Когда Лондон потребовал от него, чтобы он прислал полный текст проекта конвенции, предложенный Россией Турции и представленный Меншиковым Рифаат-паше, Каннинг понял, что настал его час. В статье первой этого проекта говорилось о том, что русское правительство получает право, как и в прошлом, делать турецкому правительству представления в пользу церкви и духовенства. А Каннинг, переписывая текст конвенции, вместо слов «делать представления» написал «давать приказы».

Этот подлог резко менял весь характер ноты, и по очевидным расчетам Каннинга должен был вызвать в английском кабинете настоящую бурю. Теперь Пальмерстон и его креатура Кларендон получали явный перевес над пока еще колебавшимся лордом Эбердином. Расчет оправдался вполне. Британские министры теперь были едины в своей вражде к России.

 Но и это было еще не все. Каннинг умудрился внушить Меншикову, что Рифаат-паша – ярый враг России. И Меншиков, который, собственно, посадил Рифаата вместо Фуад-эфенди, стал теперь домогаться отставки Рифаата и назначения вместо него человека, предложенного тем же Каннигом, – настоящего злобного врага России по имени Решид-паша.

Наконец, Каннинг начал убеждать Меншикова в том, что Англия ни при каких обстоятельствах, включая военные действия, ни за что не выступит на стороне султана.

События разворачивались именно так, как подстроил Каннинг. 4 мая Порта, уступив во всем, что касалось святых мест, по другим вопросам вести переговоры отказалась. Меншиков, видя, что согласия на занятие Дунайских княжеств добиться не удается, предъявил прежнее требование о договоре султана с русским императором. Султан попросил время, чтобы подумать. В тот же день, после встречи с Каннингом, султан и министры отклонили требования Меншикова. Тотчас же вместо Рифаата был назначен Решид-паша, агент Каннинга.

Меншиков объявил, что порывает сношения с Портой, и вместе со своей свитой 21 мая 1853 года выехал из Константинополя в Одессу.

По совету Каннинга султан уже 4 июня издал фирман, торжественно гарантирующий права и привилегии христианских церквей и в особенности права и преимущества православной церкви. Но ничто уже помочь не могло. Николай издал манифест о том, что он, как и его предки, должен защищать православную церковь в Турции и что для обеспечения исполнения турками прежних договоров с Россией, нарушаемых султаном, он принужден занять Дунайские княжества (Молдавию и Валахию). 21 июня 1853 года русские войска перешли через реку Прут и вторглись в Молдавию.

 Война Турции еще не была объявлена. Не объявляла войны и Турция. Но уже в марте Наполеон III приказал своему военному флоту, стоявшему в Тулоне, немедленно отплыть в Эгейское море, к Саламину, и быть готовым к войне. Наполеон бесповоротно решил воевать с Россией. Защита Турции от возможного русского завоевания представлялась императору французов абсолютно необходимой – и не по политическим или моральным соображениям! У французов были очень крупные финансовые вложения в Турции и в Оттоманской империи вообще. Собственно, французский император считал, что защищает экономические интересы Франции на Востоке. Сразу же после отплытия французского флота в восточную часть Средиземного моря последовал приказ и британской эскадре идти туда же.

 Боязнь России и желание овладеть ее землями и богатствами были у западных держав так сильны, а ненависть к ней так широко посеяна в их народах, что во Франции и Англии не могло быть в тот момент более популярной войны, чем война против России. И это еще больше подталкивало к ней Наполеона III, который видел в войне против Николая возможность не только покрыть славой свой трон, но и взять реванш за проигранную французами войну 1812 года.

 Австрия, которая клялась России в дружбе и верности, тут же начала свою закулисную игру. Буоль фон Шауэнштейн, министр иностранных дел Австрийской империи, вел оживленные переговоры на два фронта: он старался, с одной стороны, убедить Николая I в необходимости поскорее прийти к соглашению с Турцией и очистить Дунайские княжества, а с другой – интриговал в Париже и Лондоне, желая узнать, что можно получить от западных держав за политику, враждебную России. Ему удалось сплести сети шпионажа вокруг русского посольства в Вене и получать от них важные сведения, излагая их, разумеется, в своей трактовке.

 Франц-Иосиф стал занимать антирусскую позицию. С другой стороны, он испытывал страх и перед Наполеоном III, который делал довольно прозрачные намеки на возможность без особых затруднений выгнать Австрию из Ломбардии и Венеции. Французский император не скрывал от барона Гюбнера, австрийского посла в Париже, что не очень расположен позволить Австрии остаться нейтральной страной. Следовательно, Францу-Иосифу предстояло либо выступить заодно с Наполеоном III и Англией и добиваться вытеснения русских войск из Молдавии и Валахии, либо действовать совместно с Николаем I, и в случае его победы над Турцией утратить положение монарха крупной европейской державы, потеряв еще при этом Ломбардию и Венецию.

Прусский король Фридрих-Вильгельм IV не знал, на что решиться. Он опасался Наполеона III, боялся Николая I, а потому метался из стороны в сторону. Бисмарк, будущий лидер Пруссии, с раздражением следивший из Франкфурта за этими зигзагами, говорил, что прусская королевская политика напоминает пуделя, который потерял своего хозяина и в растерянности подбегает то к одному прохожему, то к другому. В конце концов выяснилось, что Пруссия не примкнет к Англии и Франции, а Австрия без Пруссии не решится это сделать. Буоль составил проект ноты, который вручил приглашенным им на совещание послам Англии и Франции в Вене. В этой ноте говорилось, что Турция принимает на себя обязательство соблюдать все условия Адрианопольского и Кучук-Кайнарджийского мирных договоров; снова подчеркивал положение об особых правах и преимуществах православной церкви. Решено было послать эту ноту 31 июля 1833 года русскому царю и в случае его согласия – султану. Николай согласился.

 Прослышав о том, что в Вене намечается какой-то компромисс, Каннинг сейчас же решил подвести дипломатическую мину под любой проект, который привел бы к разрядке ситуации. Он заставил султана Абдул-Меджида отклонить Венскую ноту, а сам еще до этого поспешил составить, якобы от имени Турции, другую ноту, с некоторыми оговорками против Венской ноты. Николай ее в свою очередь отверг. По существу, Венская нота совпадала с собственным проектом турок, но для того чтобы оправдать отказ турок от принятия этой ноты, Каннинг постарался представить дело так, что Венская нота якобы вызвала в Турции «настоящее негодование».

 Николай I получал от Киселева из Парижа самые утешительные известия о «невозможности совместного военного выступления Англии и Франции». А в октябре, побуждаемый заверениями Каннинга и французского посла в Турции Лакура, что их державы готовы вступиться за Оттоманскую империю по первому зову, султан объявил России войну. Это была большая ошибка. Ответ последовал незамедлительно: 18 (30) ноября 1853 года командующий эскадрой Черноморского флота вице-адмирал П.С. Нахимов атаковал турецкий флот в Синопской бухте, истребил его и разрушил береговые укрепления.

 Синопское сражение явилось для западной коалиции показателем того, что война не будет для них легкой прогулкой. Когда осенью 1853 года стало известно о том, что турки готовят переброску крупного десанта на восточное побережье Черного моря в районе Сухум-Кале (Сухуми) и Поти, Черноморскому флоту была поставлена задача вести наблюдение за действиями противника на Черном море и воспрепятствовать переброске турецких войск на Кавказ. 11 (23) ноября Нахимов, получив сведения о том, что эскадра противника укрылась от шторма в Синопской бухте, принял решение сорвать планы противника.

 Турецкая эскадра, стоявшая на рейде в Синопе, имела в своем составе 7 фрегатов, 3 корвета, 2 пароходофрегата, 2 брига и 2 военных транспорта (всего 510 орудий) и находилась под защитой береговых батарей (38 орудий). Накануне жестокий шторм нанес сильные повреждения русской эскадре, после чего у Нахимова осталось только три линейных корабля, а два корабля и фрегат пришлось отправить в Севастополь. Оценив обстановку и, в частности, возможность появления на Черном море англо-французского флота, Нахимов решил до подхода подкреплений запереть турецкую эскадру в Синопской бухте. 16 (28) ноября к Синопу на помощь Нахимову подошла эскадра контр-адмирала Ф.М. Новосильского в составе трех кораблей и одного фрегата, а на другой день – еще один фрегат «Кулевчи». В результате под командой Нахимова оказалось 6 линейных кораблей и 2 фрегата (всего 720 орудий). Из них 76 орудий стреляли разрывными бомбами, имевшими большую разрушительную силу. Таким образом, на стороне русских был перевес. Однако неприятель имел ряд преимуществ, основными из которых являлись стоянка в укрепленной базе и наличие пароходов, в то время как у русских имелись только парусные корабли.

 Разработанный Нахимовым план атаки содержал четкие указания по приготовлениям к бою и по ведению артиллерийского огня, который в кратчайший срок должен был уничтожить неприятельский флот. При этом командирам предоставлялась определенная самостоятельность в зависимости от конкретной обстановки при неукоснительном соблюдении принципа взаимной поддержки.

 Утром 18 (30) ноября 1853 года русская эскадра в строю двух кильватерных колонн вошла в Синопскую бухту. Во главе правой колонны шел флагманский корабль Нахимова «Императрица Мария», левой колонны – «Париж» Новосильского. Эскадра Осман-паши стояла полукругом у самой набережной города, закрывая собой часть береговых батарей. Суда располагались таким образом, что один борт их был обращен к морю, а другой к городу. Таким образом, действие огня неприятеля было ослаблено. В 12 часов 30 минут раздался первый залп турецкого флагманского корабля «Авни-Аллах», открывшего огонь по подходившей русской эскадре, а вслед за ним открыли огонь орудия других судов и береговые батареи. Под сильным перекрестным огнем противника русские корабли заняли позиции в соответствии с планом атаки и только после этого открыли ответный огонь. Флагманский корабль Нахимова шел первым и ближе всех оказался к турецкой эскадре и береговым батареям. Он сосредоточил огонь по адмиральскому фрегату противника «Авни-Аллах». Через полчаса «Авни-Аллах» и фрегат «Фазлы-Аллах», объятые пламенем, были выведены из строя. Такая же участь постигла и другие турецкие суда. Управление турецкой эскадрой нарушилось. К 17 часам артиллерийским огнем русские моряки уничтожили 15 из 16 кораблей противника и подавили все его береговые батареи.

 Из всей турецкой эскадры удалось спастись лишь одному быстроходному 20-пушечному пароходу «Тайф», на борту которого находился главный советник турок по морским вопросам англичанин Слэд. Прибыв в Стамбул, он доложил об истреблении турецких судов в Синопе.

 В Синопском сражении турки потеряли свыше 3 тысяч человек убитыми и ранеными. В плен были взяты 200 человек, в том числе командующий эскадрой Осман-паша и командиры трех кораблей. Русская эскадра потерь в кораблях не имела, но многие из них, в том числе флагманский корабль Нахимова «Императрица Мария» получили серьезные повреждения. Потери русских составили 37 убитыми и 235 ранеными. Победа была одержана в результате высокого профессионального мастерства русских моряков, героизма, мужества и отваги моряков, а также благодаря решительным и искусным действиям командования и прежде всего – адмирала Нахимова.
Синопский бой явился тем толчком, который привел в действие страшную машину большой войны. В середине декабря Наполеон III объявил британскому послу в Париже лорду Каули, что намерен приказать своему флоту войти в Черное море. Это предрешало действия и британского кабинета. Эбердин дал английскому флоту соответствующие распоряжения.

 После Синопа в английских общественных кругах возбуждение против России возросло в неимоверной степени. В прессе громко обвиняли даже королеву Викторию и ее мужа в подозрительных, чуть ли не изменнических замыслах. Когда внезапно 15 декабря 1853 году Пальмерстон подал в отставку, настоящая буря негодования обрушилась на кабинет, откуда «выжили честного патриота». Спустя неделю, Эбердин упросил Пальмерстона вернуться в министерство. Это возвращение отдавало кабинет Эбердина полностью в руки Пальмерстона. Война против России была этим предрешена.

4 января 1854 года соединенный англо-французский флот вошел в Черное море. Два адмирала, начальствовавшие над флотом, известили русские власти, что имеют задание ограждать турецкие суда и порты от нападений с русской стороны.

Немедленно Нессельроде по приказу Николая обратился к русскому послу в Париже Киселеву и к послу в Лондоне Бруннову, предлагая им запросить оба правительства, при которых эти послы аккредитованы: как понимать сообщение адмиралов: относится ли фактическое запрещение плавать по Черному морю только к русским судам или также к турецким? В случае если окажется, что запрет распространяется только на русские суда, Бруннову и Киселеву предписывалось тотчас прервать дипломатические отношения и покинуть Лондон и Париж.

 Английская пресса призывала бороться за независимость Турции. 29 января 1854 года в официальном органе Французской империи «Монитер» появилось письмо Наполеона III к российскому императору Николаю I. Наполеон писал, что «гром синопских пушек оскорбил французскую и английскую национальную честь». Не всем было понятно – почему это? Ведь Турция была первой, кто объявил войну России, и Синопское сражение было вполне законным ответом на объявление войны.

Французский император предлагал Николаю I такой выход: увести войска из Молдавии и Валахии. В этом случае Франция и Англия прикажут своим флотам покинуть Черное море. А затем пусть Россия и Турция назначат уполномоченных для мирных переговоров. Этот необычный в дипломатическом обиходе прием – публичное обращение одного царствующего монарха к другому – был понят всей Европой как попытка перед самым началом жестокой войны свалить всю ответственность на противника, продемонстрировав свое «миролюбие».

Николай ответил 9 февраля. Одновременно с отсылкой подлинника в Париж он также приказал напечатать копию своего письма в «Журналь де Сен-Петерсбург», официальном органе русского министерства иностранных дел. Николай I отмечал, что ему русская честь так же дорога, как Наполеону III французская; Синопский бой был вполне правомерным действием; нельзя приравнивать занятие Дунайских княжеств к фактическому овладению Черным морем посредством посылки туда французского и английского флотов.

 А уже на третий день после отправления письма Наполеона в Петербург Киселев получил в Париже и официальную ноту Друэн-де-Люпса. Нота носила нарочито вызывающий характер; она разъясняла, что запрет плавания по Черному морю касается лишь русского флота, а не турецкого. Немедленно, в силу уже ранее полученных инструкций, Киселев заявил о разрыве дипломатических отношений между Россией и Францией.

 Выступление Франции против России в данном случае было настолько слабо мотивировано, что и Николай I в Петербурге, и Киселев в Париже постарались подчеркнуть, что на разрыв с Францией они смотрят иначе, чем на последовавший разрыв с Англией. Николай велел немедленно прислать на дом Гамильтону Сеймуру паспорта на выезд посольства. А генералу Кастельбажаку, французскому послу, предоставили, когда ему заблагорассудится, заявить о желании уехать и получить паспорта. При очень милостивом прощании с генералом Николай вручил послу один из самых высоких орденов – звезду Александра Невского, как бы подчеркивая этим необычным жестом, что считает разрыв с Францией дипломатическим недоразумением, которое может скоро уладиться.

 Еще больше это было подчеркнуто при отъезде Киселева из Парижа. Киселев, уведомив уже 4 февраля 1854 года министра Друэн-де-Люиса о своем отъезде с посольством из Парижа, тотчас после этого заявил, что желал бы лично откланяться императору Наполеону. Вот как объяснял Киселев в письме к Нессельроде свой поступок, который, кстати говоря, не возбудил ни со стороны канцлера, ни со стороны Николая I ни малейших возражений. «Если вопреки обычаю я пожелал проститься с Луи-Наполеоном в частном свидании перед тем, как потребовать мой паспорт, это потому, что я знал, как он чувствителен к такого рода манифестациям и проявлениям личного почтения и насколько воспоминание о подобном поступке могло бы, при случае, помочь завязать вновь сношения».

 Наполеон принял Киселева в утренней аудиенции наедине, и они говорили долго. Император утверждал, будто его поведение во всем этом конфликте было самым примирительным. Слегка, намеком, Наполеон III коснулся и злосчастной истории с его титулованием, и Киселеву стало ясно, что его собеседник ее не забыл и не простил. Киселев даже сказал: «Государь, позвольте вам сказать, что вы ошибаетесь… Франция бросается в войну, которая ей не нужна, в которой она ничего не может выиграть, и она будет воевать только, чтобы служить целям и интересам Англии. Ни для кого тут не секрет, что Англия с одинаковым удовольствием увидела бы уничтожение любого флота, вашего флота или нашего, и, чего здесь не понимают, это то, что Франция в настоящее время помогает разрушению [русского] флота, который в случае нужды был бы наилучшим для вас помощником против того флота, который когда-нибудь повернет свои пушки против вашего». Французский император выслушал эти многозначительные заявления молча и – что крайне показательно – ни единым словом Киселеву на них не возразил. Любопытно, что о самой Турции оба собеседника как-то совершенно забыли. Наполеон III, видимо, упустил, что ради приличия следовало хотя бы упомянуть о «независимости» страны, якобы для «защиты» которой он обнажает меч и начинает кровавую войну.

 Усилия Англии и Франции после этого были направлены на то, чтобы заставить Австрию во что бы то ни стало выступить против России. Действия австрийской дипломатии имели в виду разрешение очень трудной задачи: не объявляя формально войны России, заставить Николая убрать войска из Молдавии и Валахии, причем устроить это так, чтобы не рассердить Наполеона, но и не рассориться с императором России. Что касается дипломатических отношений между самими союзниками, то сначала еще не выявлялось коренное расхождение между целями Англии и Франции. Наоборот, на первых порах между ними не было ни малейших разногласий. В Вене союзниками был дан дипломатический бой Николаю, и этот бой был им проигран. Он понял это не сразу. Но уже после Синопа, когда западные державы открыто готовились объявить России войну, позиция Австрии показалась императору подозрительной. Тогда он решил провести переговоры с Францем-Иосифом через посредство доверенного человека. Он послал в Вену графа Орлова, очень ловкого царедворца и довольно способного дипломата, что он доказал еще в 1833 году при заключении договора с Турцией в Ункиар-Искелесси.

 31 января 1854 года Орлов передал австрийскому императору такие предложения: Австрия объявляет дружественной России нейтралитет в начинающейся войне Николая I с западными державами. За это российский император гарантирует полную неприкосновенность австрийских владений и обязывается побудить Пруссию и с ней весь Германский союз присоединиться к этой гарантии. Затем, в случае победы России и распада Турции, Россия и Австрия на равных правах объявляют свой протекторат над Сербией, Болгарией, Молдавией и Валахией. Результат был довольно неожиданный: сразу же после отъезда Орлова из Вены Франц-Иосиф приказал отправить в Трансильванию 13-тысячное войско. Это было явной угрозой русским войскам на Дунае.

 Николай удвоил свою любезность по отношению к Пруссии. Но и тут его ждало разочарование. Король продолжал метаться из стороны в сторону. В конце февраля 1854 года, возвращаясь из Петербурга в Лондон после разрыва дипломатических отношений, сэр Гамильтон Сеймур сделал неудачную попытку втравить Пруссию в войну с Россией. Но Фридрих-Вильгельм IV отвечал: «Я не хочу, чтобы вместо сражений на Дунае происходили сражения в Восточной Пруссии». Король добавил, что на границе Пруссии уже стоит 200-тысячная армия.

 Для Англии было важно уже то, что русские силы были оттянуты от европейского юга. Затем к королю с теми же предложениями стал упорно обращаться маркиз де Мустье, французский посол в Берлине. Но и тут ничего не вышло. Тогда английская пресса пустилась на прямые угрозы. Бисмарк во Франкфурте жаловался английскому представителю Александру Мэлету: «Ни в коем случае мы не станем союзниками России, – говорил Бисмарк, – но брать на себя риск и издержки по войне с Российской империей – совсем иное дело, особенно если правильно взвесить возможные выгоды для Пруссии даже в случае успешного исхода подобной войны».

 В апреле 1854 года, после отправления французской и английской десантной армии к Варне, австрийский министр Буоль окончательно осмелел: с согласия Франца-Иосифа он предложил Пруссии присоединиться к австрийскому представлению – просить Николая убрать свои войска из Молдавии и Валахии. Король Фридрих-Вильгельм IV, теснимый в это самое время как англичанами, так и французами, не посмел отказаться и 20 апреля (1854 г.) согласился примкнуть к Австрии. «Английская партия» при прусском дворе взяла верх.

 Этот новый поступок короля возмутил Николая. Вот что он писал Паскевичу: «Итак, настало время бороться не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько наказать ее за бесстыдную неблагодарность». Но союзники уже стояли в Варне. Выступления Австрии ждали 13 июля; Николай I получил об этом достоверные сведения ровно за месяц, 13 июня, и дал приказ об отступлении русских войск из Дунайских княжеств. Отныне война была, по сути дела, проиграна – во всяком случае в Центральной Европе. Но сражения продолжались на Кавказе и в Крыму.

С высадкой войск коалиции в Крыму война из наступательной становилась чисто оборонительной. Еще до осуществления высадки Наполеон III приказал сформулировать «четыре пункта», сообщить их Австрии, Пруссии и, конечно, Англии и затем от имени четырех держав предъявить их Николаю I.

Пункты были приняты Англией и Австрией. Но прусский король долго не хотел принимать участия в этом враждебном выступлении всех великих держав против России. Когда же он узнал, что Австрия начала постепенно занимать своими войсками те части Молдавии и Валахии, которые оставлялись уходящей русской армией, Фридрих-Вильгельм IV внезапно ощутил раскаяние и переметнулся на сторону Николая I, объявив, что разрывает подписанное с Австрией 20 апреля соглашение. Тогда на него опять нажали из Парижа и Лондона, и король, хотя и не подписал «четырех пунктов», согласился не протестовать против того, что говорилось в них о Пруссии. Нота была отправлена в Петербург.

Вот эти пункты, сформулированные окончательно 18 июля 1854 года: 1) дунайские княжества поступают под общий протекторат Франции, Англии, Австрии, России и Пруссии, причем временно оккупируются австрийскими войсками; 2) все эти пять держав объявляются коллективно покровительницами всех христианских подданных султана; 3) эти же пять держав получают коллективно верховный надзор и контроль над устьями Дуная; 4) договор держав с Турцией о проходе судов через Босфор и Дарданеллы, заключенный в 1841 года, должен быть коренным образом пересмотрен.

         Николай I получил «четыре пункта», но ответа не давал. Срок ему не был поставлен. Наполеон и Англия решили перевести силы из Варны в Крым и с этого времени до известной степени ослабили свое подавляющее влияние на Австрию. В Вене жаловались, что, перебрасывая свои войска в Крым, союзники оставляют Австрию лицом к лицу с грозным русским соседом. Там продолжали опасаться России, несмотря ни на что; считали, что Россию можно разбить, но нельзя ее ослабить на длительное время. И горе тем соседям, которые соблазнятся ее временной слабостью!

         После объявления Турцией войны России 4 (16) октября 1853 года активные действия велись на суше и на море. На Дунае русские войска неудачно провели сражение у Ольтеницы 23 октября (4 ноября), но дали отпор туркам 25 декабря 1853 года (6 января 1854 г.) при Четати. На Кавказе в сражении под Ахалцихом 14 (26) ноября 1853 года 7-тысячный гарнизон генерала И. М. Андроникова отбросил 15-тысячное войско Али-паши. 19 ноября (1 декабря) под Башкадыкларом 10-тысячный отряд генерала В. О. Бебутова разгромил 36-тысячное войско Ахмет-паши. В Турции значительные потери в войсках вызывали все большую озабоченность.

         Поражения Турции ускорили вступление в войну Великобритании и Франции. 23 декабря 1853 года (4 января 1854 г.) англо-французский флот вошел в Черное море. 9 (21) февраля Россия объявила войну Великобритании и Франции. 11 (23) марта 1854 года русские войска форсировали Дунай у Браилова, Галаца и Измаила и сосредоточились в Северной Добрудже. 10 (22) апреля англо-французская эскадра бомбардировала Одессу. В июне-июле англо-французские войска высадились в Варне, а превосходящие силы англо-франко-турецкого флота (34 линейных корабля и 55 фрегатов, в основном паровых) блокировали в Севастополе русский флот (14 линейных парусных кораблей, 6 фрегатов и 6 пароходофрегатов).

         В конце августа соединенный флот Англии и Франции в составе 89 военных кораблей и 300 транспортов подошел к Евпатории. 1 (13) сентября союзники беспрепятственно начали высадку экспедиционного корпуса из 28 тыс. французов, 24 тыс. англичан и 7 тыс. турок при 122 орудиях. Высадка продолжалась шесть дней. Главнокомандующий русскими войсками в Крыму князь А. С. Меншиков решил дать бой неприятельской армии на заранее выбранной позиции на реке Альме – на пути от Евпатории к Севастополю. У реки Альмы было сосредоточено до 30 тыс. русских войск при 96 орудиях.

8 (20) сентября состоялось кровопролитное сражение, которое русские проиграли. Тогда Меншиков с армией отошел сначала к Севастополю, но затем, опасаясь, что противник отрежет его от центральных районов России, а также с целью свободы маневра и возможности угрожать флангу и тылу неприятеля 12 (24) сентября отвел войска к Бахчисараю. Почти одновременно союзники предприняли фланговый марш на Балаклаву, откуда намеревались вести наступление на Севастополь.

Настала страшная осень 1854 года с жестокими битвами под Балаклавой и Инкерманом, с первыми бомбардировками Севастополя. Дипломатия бездействовала. Союзники с беспокойством следили за неожиданно затягивающейся осадой Севастополя, сдачи которого ожидали через несколько дней после высадки. Между тем экспедиционный корпус в Крыму рос не только за счет англичан и французов, которые доставляли туда все больше войск, лошадей и пушек, но и за счет турецких вассалов: в Крым привезли наемников из Монтенегро, Хорватии, Месопотамии. Что же касается русских солдат и матросов, то им пришлось на протяжении более 11 месяцев в борьбе с численно превосходящим противником отстаивать Севастополь.
К вечеру 12 (24) сентября союзная армия подошла к реке Бельбек и отсюда на следующий день начала фланговое движение на южную сторону города. Утром 14 (26) сентября французы заняли позиции на Федюхиных высотах, а англичане заняли Балаклаву. Флот союзников вошел в Балаклавскую гавань.
С уходом армии Меншикова из Севастополя над городом нависла грозная опасность. Севастопольские моряки во главе с В. А. Корниловым и П. С. Нахимовым, оставленные без поддержки армии перед лицом возможного в любой момент удара со стороны армии и флота противника, начали подготовку обороны города собственными силами. Местность, на которой расположен Севастополь, удобна для организации сильной обороны с моря, однако неудобна для обороны с суши. Для обороны северной стороны города и рейда было построено еще в 1818 году Северное укрепление, имевшее вид восьмиугольного форта с четырьмя небольшими бастионами. Форт имел 50 орудий.
Оборона Севастопольского рейда с моря состояла из восьми сильных каменных и земляных батарей. К весне 1854 года береговая оборона была усилена. Она имела 14 батарей с 610 орудиями, в том числе 28 бомбических. Относительно обороны Севастополя с суши существовало мнение о невозможности высадки крупного десанта и, следовательно, невозможности нападения на Севастополь крупными силами с суши. С южной стороны Севастополь был укреплен слабо. Всего на южной оборонительной линии протяженностью 7 км имелось только 145 орудий, установленных в недостроенных укреплениях.
Англо-французское командование не решилось сходу атаковать Севастополь, что позволило принять срочные меры по усилению обороны города. 11 (23) сентября, чтобы не допустить прорыва кораблей противника на внутренний Севастопольский рейд, было решено затопить поперек входа в бухту пять парусных линейных кораблей и два фрегата. Другие парусные суда, все пароходы и пароходофрегаты были оставлены для обороны Севастополя и отведены в бухту под защиту батарей. С них на берег были сняты артиллерия и корабельные экипажи (около 18 тыс. человек), из которых сформированы 22 батальона.

13 (25) сентября 1854 года в Севастополе было объявлено осадное положение. Оборону города возглавил вице-адмирал В. А. Корнилов, официально считавшийся начальником штаба обороны. Его ближайшими помощниками являлись командующий эскадрой вице-адмирал П. С. Нахимов, назначенный начальником Южной стороны, и контр-адмирал В. И. Истомин (начальник обороны Малахова кургана). Общее руководство инженерными работами осуществлял инженер-полковник Э. И. Тотлебен. Гарнизон Севастополя после ухода полевой армии к Бахчисараю вместе со списанными на берег морскими офицерами и матросами насчитывал более 16 тысяч человек.

         Горячий патриот своей Родины, Корнилов вложил в дело обороны Севастополя все свои знания, энергию и незаурядные организаторские способности. Строгий и требовательный в делах, но справедливый по отношению к подчиненным, он пользовался всеобщим уважением и любовью. По признанию современников, Корнилов был творцом того воинского духа, энтузиазма, храбрости и самоотверженности, которые не покидали защитников Севастополя до последних дней осады.
Защитники Севастополя, в том числе женщины и дети, работали без устали днем и ночью. Строительством укреплений на северных подступах к городу руководил сам Корнилов. С кораблей было свезено на берег все, что могло быть использовано. Мужчины долбили каменистый грунт, а женщины издалека носили землю в корзинах и мешках. Батарея, которая была возведена одними женщинами, стала называться «Девичьей».

В результате самоотверженного труда защитников Севастополя город был подготовлен к отражению атак противника.

Фортификационно оборона под Севастополем состояла из четырех позиций. Три позиции были оборудованы на Южной стороне и одна на Северной. На Южной стороне города работами руководил вице-адмирал Нахимов. Укрепления сухопутного (южного) фронта составили семь бастионов и Малахов курган (Корниловский бастион). Это была главная оборонительная линия. За время осады был сооружен ряд укреплений (передовых и промежуточных), усиливших эту главную линию. Редуты и бастионы главной оборонительной линии были связаны между собой траншеями. Впервые в истории перед главной оборонительной линией была создана зона сплошного артиллерийского и ружейного огня (глубиной в 200 м), позволявшая вести сосредоточенный огонь на заданных направлениях. Система огня дополнялась системой инженерных заграждений (рвы, мины, фугасы, волчьи ямы).

За главной оборонительной линией шла вторая линия, служившая для отвода войск на время артиллерийского обстрела. Третья линия, проходившая частично в черте города, состояла из приспособленных под опорные пункты домов и служила для укрытия главных резервов. На второй позиции, как и на главной, для обеспечения действий отдельных артиллерийских батарей были возведены бастионы и редуты.
За первые три недели Севастопольской обороны под руководством Э. И. Тотлебена, В. П. Ползикова, А. В. Мельникова и других военных инженеров защитниками города было построено свыше 20 укреплений (батарей), а численность артиллерии только на Южной стороне доведена до 341 орудия (в том числе 118 тяжелых) против 144, имевшихся у противника. В Севастополе в короткий срок была создана глубоко эшелонированная оборона, в основу которой легли идеи выдающегося русского теоретика фортификации А. З. Теляковского. Севастопольцы, творчески подходя к положениям Теляковского, развили их дальше. Созданная под Севастополем оборона являлась лучшим образцом полевой фортификации того времени. Она полностью отвечала условиям местности и требованиям тактики.
18 (30) сентября англо-франко-турецкие войска (всего 67 тыс. человек, из них 41 тыс. французов, 20 тыс. англичан, 6 тыс. турок) вышли на подступы к Севастополю с юга. Флот неприятеля состоял из 34 линейных кораблей и 55 фрегатов. Гарнизон Севастополя к этому времени насчитывал 36 600 человек.

Увеличение численного состава войск, находившихся в Севастополе, объяснялось тем, что Меншиков с армией перешел из Бахчисарая к Севастополю, при этом часть войск была выделена для усиления обороны города. На Севастопольском рейде находилось 16 парусных линейных кораблей, шесть паровых и четыре фрегата. Всего в Севастополе было сосредоточено 3904 орудия, 1 млн снарядов и 325 тыс. зарядов пороха.

5 (17) октября 1854 года, в 6 часов 30 минут, началась первая бомбардировка крепости. Противник открыл огонь по всем оборонительным сооружениям из 126 тяжелых орудий, а к полудню к ним присоединились еще 1340 орудий кораблей. Он рассчитывал мощной бомбардировкой с моря и суши разрушить сухопутные укрепления крепости и штурмом овладеть ею. Севастопольцы ответили мощным артиллерийским огнем из 250 орудий. И этот свирепый бой, не смолкая ни на минуту, продолжался ровно 12 часов и прекратился лишь с наступлением темноты.

         Защитники Севастополя проявляли высокую стойкость и мужество. В этот день погибло много защитников города и среди них – талантливый организатор и руководитель обороны Севастополя адмирал Корнилов. На месте, где он был убит, сложили из ядер крест.

 Моряки и население города всю ночь с 5 (17) на 6 (18) октября провели в напряженной работе по исправлению повреждений. К изумлению противника, к утру 6 (18) октября севастопольские укрепления были восстановлены и готовы к отражению новых атак врага.

         Первая попытка противника овладеть Севастополем потерпела крах. Замысел англо-французского командования был сорван героической обороной русских войск.

         Пока союзники готовились к новым штурмам, английские войска постиг жестокий удар: была разгромлена легкая кавалерийская бригада британской «Восточной армии». Она стояла лагерем в Балаклавской долине, охраняя пути, соединяющие английскую армию, осаждающую Севастополь, с морской базой в Балаклаве. На глазах у английского командования отряд российского генерала Липранди штурмом взял турецкий редут на Кадыкейских высотах; турки бежали, бросив еще три редута. Англичане в этом бою потеряли девять орудий. Когда об этом сообщили главнокомандующему лорду Раглану, он велел передать командиру кавалерии лорду Лукану следующий приказ: «Лорд Раглан желает, чтобы кавалерия быстро выдвинулась к линии фронта, преследуя противника, и попыталась воспрепятствовать неприятелю увезти прочь орудия. Отряд конной артиллерии также может присоединиться. Французская кавалерия находится на вашем левом фланге. Немедленно».

         Лорд Лукан приказал графу Кардигану, командиру легкой бригады численностью в 673 человека, атаковать вдоль долины между горами и редутами, захваченными русскими. Пытаясь возразить, Кардиган говорил, что в конце долины расположены тяжелые русские пушки, которые прикрыты с обоих флангов другими пушечными батареями и стрелками. На что Лукан буркнул: «У нас нет иного выбора, кроме как подчиниться». И Кардиган скомандовал: «В атаку!»

         Русские встретили бригаду огнем пушек с редута справа, ружейными и штуцерными залпами, а затем ее еще атаковали с фланга три эскадрона Сводного уланского полка подполковника Еропкина. Отступая, англичане понесли новые потери, так как опять оказались под перекрестным огнем русской артиллерии и пехоты. Англичане потеряли более 300 человек убитыми, ранеными и взятыми в плен, а также 396 лошадей (серьезная потеря для экспедиционного корпуса). Надо заметить, что, очевидно, во всей этой истории сыграло свою роль то, что командир кавалерийской дивизии лорд Лукан и командир легкой бригады граф Кардиган ненавидели друг друга; Лукан женился на одной из сестер Кардигана и, как считал граф, плохо с ней обращался. Свои взаимоотношения генералы не скрывали, часто пререкаясь на людях. Вместо того чтобы точнее выяснить, что имеется в виду в приказе, они предпочли снова переругиваться, обрекая этим на смерть сотни своих воинов…

После смерти Корнилова оборону Севастополя возглавил вице-адмирал Нахимов. Под его непосредственным руководством велись работы по укреплению оборонительных линий, строительству дополнительных береговых батарей и их защите, были сформированы боевые батальоны из моряков. Он знал все, что делается на бастионах: кому нужны снаряды, куда нужно послать подкрепление, и всегда вовремя оказывал помощь. Ночевал, где придется, спал, часто не раздеваясь. Свою квартиру отдал под лазарет. Адмирал пользовался огромным авторитетом и любовью среди защитников города. Нахимов был всюду и везде, воодушевлял своим примером, помогал словом и делом. Герой Синопа, любимец матросов и всего населения Севастополя, горячий патриот своей Родины, он был душой героической обороны Севастополя.
Бомбардировка города с суши осадными батареями продолжалась еще несколько дней, но безуспешно: севастопольцы успевали за ночь исправить все, что было разбито за день. Благодаря неустанной деятельности талантливого русского инженера В. П. Ползикова и контр-адмирала В. И. Истомина, руководившего обороной Малахова кургана, последний был превращен в мощное укрепление, до конца остававшееся главным опорным пунктом Севастопольской обороны.
Упорное сопротивление гарнизона заставило английского главнокомандующего Раглана и французского генерала Канробера отложить штурм и перейти к медленной осаде.

         Новый штурм Севастополя союзное командование планировало начать через две недели. Готовясь к нему, противник все ближе продвигался к линии укреплений города.

         После выигранного 4 (16) августа 1855 года сражения на Черной речке союзные войска стали активно готовиться к генеральному штурму Севастополя. Англо-французское командование в лице генералов Ж. Пелисье и Дж. Симпсона провело очередную бомбардировку города из 800 орудий, которая велась с 5 (17) по 8 (20) августа. За это время противником было выпущено 56 500 снарядов. Следующая, шестая, самая мощная, бомбардировка Севастополя из 807 орудий, в том числе 300 мортир, проводилась с 24 по 27 августа (5–8 сентября). По городу было выпущено до 150 тыс. снарядов! Особенно сильной бомбардировке подвергся Малахов курган, против которого действовали 110 орудий, из них 40 мортир. Эта невероятная канонада, потрясая и сокрушая русские укрепления, осыпала их защитников градом бомб, гранатной картечи и пуль. Кроме обыкновенных снарядов, неприятель пускал ракеты и бросал бочки, наполненные порохом. Все, что было создано в мире смертоносного и разрушительного, весь военный опыт прошедших веков враг использовал для уничтожения севастопольских укреплений и их защитников.
В результате многодневного ожесточенного обстрела 2-й и 3-й бастионы и укрепления Малахова кургана были разрушены. Потери русских составили 7561 человек убитыми и 89 орудий.
27 августа (8 сентября) в 12 часов дня 13 дивизий и одна бригада противника начали последний штурм Севастополя. Главный удар был направлен на 2-й бастион и Малахов курган. Для штурма было выделено 57 500 человек.

         После артиллерийского обстрела французские войска (около 39 тыс. штыков) атаковали Корабельную сторону. Штурм проводился одновременно по всей оборонительной линии Севастополя. 10 тыс. французов внезапно атаковали Малахов курган, на котором находилось всего 1400 солдат и 500 артиллеристов. Между тем силы французов все прибывали. Вскоре в русских полках были убиты или ранены все командиры, однако, лишившись управления, солдаты продолжали сражаться. После ожесточенных боев защитники Малахова кургана все же были вынуждены отступить под давлением превосходящих сил противника.
Все это время продолжались атаки противника и на 2-й бастион, где 7 тыс. русских бились с 18 тыс. французов. Эти атаки неприятеля были трижды отбиты защитниками бастиона, пока огонь из орудий противника, установленных на Малаховом кургане, не заставил защитников отступить.

Штурм 3-го бастиона вели англичане (11 тыс. человек). Однако после первой же неудачной атаки англичане их больше не возобновляли. Также неудачно для противника окончилось и его наступление на городскую сторону Севастополя, начавшееся уже после того, как был взят Малахов курган.
Таким образом, французам удалось овладеть Малаховым курганом и 2-м бастионом. На других пунктах все атаки были отбиты. Но с потерей Малахова кургана и 2-го бастиона линия обороны Севастополя оказалась прорванной как раз в том пункте, от которого зависела ее прочность в целом. Взятие Малахова кургана, представлявшего ключевую позицию в системе обороны Севастополя, явилось поворотным моментом в ходе осады.
Ознакомившись с положением дел, русское командование решило отказаться от дальнейшей борьбы за город и приказало отвести войска на Северную сторону. 27 августа (8 сентября) русские войска, взорвав склады и укрепления на Южной стороне, переправились частью на судах, частью по сооруженному наплавному мосту на Северную сторону, а затем соединились с армией Меншикова. Одновременно с переправой войск были затоплены в бухте оставшиеся корабли Черноморского флота. Организованный отход всей русской армии с артиллерией и тылами в течение одной ночи явился уникальным случаем в истории войн.

Так закончилась героическая оборона Севастополя. Союзники не добились его капитуляции. Русская армия в Крыму сохранилась и была готова к дальнейшим боям.
Пришла зима с ужасающим штормом, с болезнями и колоссальной смертностью в лагере союзников. В Вене русским послом был уже не Мейендорф, а Александр Михайлович Горчаков, и по мере роста бедствий, которые французам и англичанам приходилось испытывать зимой под Севастополем, Буоль становился все дружественнее и сердечнее к Горчакову.

Внезапная весть о смерти Николая I (в феврале 1855 г.) ненадолго оживила надежды на мир. Франц-Иосиф и Буоль получили очень смутившее их странное и неприятное известие из Парижа. Оказалось, что, как только Наполеон III получил известие о смерти русского императора, он тотчас же пригласил во дворец саксонского посланника фон Зеебаха, женатого на дочери русского канцлера Нессельроде, и выразил (для передачи новому царю Александру II) свое соболезнование. В Петербурге, конечно, ухватились за это. Через посредство того же Зеебаха тотчас было доведено до сведения Наполеона III письмо Нессельроде к Зеебаху, в котором Нессельроде передавал благодарность Александра II Наполеону и тут же распространялся о том, что России и Франции решительно не из-за чего воевать и что мир наступит в тот же день, когда этого пожелает Наполеон III.

         Все эти неожиданные и непринятые в дипломатическом обиходе воюющих стран любезности, казалось, открывали пропасть перед Австрией, да и перед Пруссией; там уже давно с беспокойством говорили, что страшнее всего для государств Центральной Европы станет возможный в будущем союз между Французской и Российской империями. Что если оба императора, как давно советовал А. Ф. Орлов, в самом деле примирятся, а затем вдвоем раздерут Австрию на части?

         А тут подоспело и другое сообщение: будто Наполеон III, смущенный героической обороной Севастополя, подумывает снять осаду города. В самом деле, как потом выяснилось, у французского императора был момент колебаний, когда он действительно начинал сомневаться в конечном успехе осады. Но тут помогло ему неожиданное сообщение, разом вдохнувшее в него новые силы. Дело в том, что не только при петербургском дворе и в великосветских салонах столицы с преступным легкомыслием болтали при ком угодно об отчаянном положении Севастополя, об ужасающих донесениях главнокомандующих, сначала Меншикова, потом Михаила Горчакова. Даже сам Николай был крайне неосторожен и перед своей загадочной кончиной откровенно делился своими горестями и тревогами и с прусским послом фон Роховым, и с прусским военным атташе графом Мюнстером, которых продолжал считать близкими друзьями. Граф Мюнстер писал обо всем, что слышал в Зимнем дворце и других дворцах Петербурга, своему другу генералу Леопольду фон Герлаху, любимцу короля Фридриха-Вильгельма IV. Но за Герлахом шпионил другой любимец короля, первый министр Пруссии Мантейфель. А его секретный агент Техен аккуратно выкрадывал из письменного стола Герлаха эти письма. Однако Техен, недовольный слишком скромным вознаграждением, получаемым от Мантейфеля, решил подыскать еще и другого покупателя; такового, и притом несравненно более щедрого, он нашел в лице маркиза де Мустье, французского посла в Берлине. Все это выяснилось лишь много времени спустя.

Французский император, к своей радости, узнал таким образом, насколько безнадежны, по мнению главнокомандующего Михаила Горчакова, перспективы обороны, насколько новый царь мало надеется отстоять крепость, как убийственно обстоит дело со снабжением русских войск боеприпасами и т. д.

         Ввиду всего этого всякие попытки заключить мир до падения Севастополя были прекращены: решено было с удвоенной силой добиваться сдачи Севастополя. Когда же в августе 1855 года Севастополь пал, опять возобновилась большая дипломатическая игра. Россия не заключала мира – переговоры в Вене велись на конференции послов, в которой принимал участие и Александр Горчаков, русский посол в Австрии. Но дело не двигалось с мертвой точки. Пальмерстон, сделавшийся в начале февраля 1855 года премьер-министром Англии, вовсе не был заинтересован в том, чтобы война окончилась тотчас после взятия Севастополя. В Англии и во всем мире Пальмерстона вообще считали одним из главных виновников долгой, кровопролитной и разорительной войны.

Запросы в парламенте и материалы расследования, произведенного парламентской комиссией Робака, выяснили немало упущений в материальном снабжении английской армии под Севастополем; особых лавров во время осады англичане себе не снискали; взяли Севастополь не они, а французы. И при этом Пальмерстон полагал, что только после падения Севастополя нужно развернуть большую войну! Это для Пальмерстона означало, во-первых, что необходимо привлечь новых союзников; во-вторых, что следует поощрить французского императора к усилению своей армии путем новых и новых наборов. Только тогда можно будет «поставить Россию на колени» и добыть для Англии плоды этих новых французских побед. А то, что в Вене заседает конференция послов, которая никак не может договориться насчет «четырех пунктов», это, с точки зрения Пальмерстона, даже хорошо: упорство русской дипломатии ведет к затягиванию войны на неопределенный срок, что даст возможность британскому премьеру осуществить свою программу отторжения от России некоторых территорий. В первое время после падения Севастополя Пальмерстону даже казалось, что все идет великолепно.

Наполеон также не думал о мире, а вел переговоры со шведским королем Оскаром I о вступлении Швеции в войну против России. Эти переговоры оказались безрезультатными. Оскар требовал посылки в Финляндию 50 тысяч солдат из Франции и Англии, обеспечения завоевания Швецией Финляндии и, главное, гарантии со стороны Англии и Франции вечного владения Финляндией после ее включения в состав Шведского королевства. Пока русские в Петербурге, ни одна страна не может спокойно владеть Финляндией: так категорически заявил король Оскар I маршалу Канроберу, чрезвычайному посланцу Наполеона III, осенью 1855 года. Сообразно с этим Оскар и хотел иметь гарантию двух западных держав против России. Пальмерстон не видел никаких препятствий к тому, чтобы Наполеон III послал в Финляндию вспомогательную армию в 50 тысяч человек и дал требуемую Оскаром гарантию. Но от обещаний помощи со стороны самой Англии Пальмерстон воздерживался. Переговоры были безрезультатными. Оскар I отказался примкнуть к союзникам. Наполеон III равнодушно принял эту неудачу.

         Однако после падения Севастополя с совершенной ясностью выявились истинные намерения Англии. Пальмерстон, душа кабинета лорда Эбердина, считал, что война может основательно ослабить Россию. Раз у Англии есть такой союзник, как Французская империя, в перспективе можно, обещая компенсации за счет России, заполучить еще трех союзников: Австрию, Пруссию и Швецию. Он считал, что более благоприятная комбинация никогда уже не повторится. «Нет страны на свете, которая так мало проигрывала бы от войн, как Англия!» – восхищался Пальмерстон, настойчиво повторяя эту фразу.

         Цели, которые ставило перед собой английское правительство, неоднократно объявлялись и в английской прессе. Но планы Пальмерстона были гораздо радикальнее идей любого члена правительства. Его точка зрения, наиболее полно изложенная им лорду Джону Расселу, сводилась к следующему: Аландские острова и Финляндия возвращаются Швеции; Прибалтийский край отходит к Пруссии; королевство Польское должно быть восстановлено как барьер между Россией и Германией (не Пруссией, а Германией); Молдавия и Валахия, а также все устье Дуная отходят к Австрии.

Но Наполеону III отнюдь не хотелось ни слишком усиливать Англию, ни сверх меры ослаблять Россию. Поэтому, как только союзниками была одержана победа, Наполеон III начал критически относиться к программе Пальмерстона и быстро свел ее к нулю.

Еще безразличнее отнесся Наполеон III после падения Севастополя к проектам Пальмерстона насчет Польши, прибалтийских стран, Крыма, Кавказа. Мало того, уже в октябре распространились слухи, что французский император не желает больше воевать и что если Александр II согласится начать переговоры о мире на основе «четырех пунктов», то мирный конгресс может открыться хоть сейчас.

Тут союзники опять вернулись к мысли об использовании Австрии. В их распоряжении было одно сильное средство воздействия, так как еще 2 декабря 1854 года Австрия подписала союзный договор с Англией и Францией, согласно которому должна была охранять от нового вторжения русских занятые ее войсками Молдавию и Валахию. Кроме того, Австрия обязывалась оказывать содействие западным державам «решительными мерами». Этот договор оставался мертвой буквой, и никаких «решительных мер» Австрия не предпринимала. Тогда 26 января 1855 года Наполеон III решился на давно подготовленный шаг, очень всполошивший Австрию: он заключил договор с королем сардинским Виктором-Эммануилом II, и 15 тысяч пьемонтских солдат отправились под Севастополь. Открыто Сардинское королевство ровно ничего за это от Наполеона III не получило. Это заставляло предполагать, что было какое-то тайное обязательство, данное французским императором Виктору-Эммануилу и его министру, искусному дипломату графу Камилло ди Кавуру. Не подлежало сомнению, что это обязательство заключалось в изгнании Австрии из Ломбардии и Венеции французскими силами и в присоединении этих двух австрийских провинций к Пьемонту. Несмотря на успокоительные заверения Наполеона III, австрийцы окончательно впали в панику. Тогда Наполеон III, желавший скорее завершить войну, категорически потребовал от Австрии выступления, которое должно было заставить Александра II пойти на мир.

По настоянию Буоля, который не смел ослушаться французского императора, Александр II был уведомлен, что Австрия заключила военный союз с западными державами и что если Россия откажется начать переговоры на основании «четырех пунктов», то Австрия принуждена будет объявить войну.

Решающую роль сыграли полученные Буолем сведения о том, что между Тюильрийским и Зимним дворцами налаживаются какие-то непосредственные сношения. Предчувствие российского посла Павла Киселева, которое заставило его просить в феврале 1854 года прощальной аудиенции у Наполеона III, оказалось верным: сношения с Францией возобновились без особых усилий.

 Военные действия прекратились. Началась подготовка к дипломатической ликвидации долгого кровавого побоища.  В середине октября 1855 года пришло известие, что Наполеон III желал бы начать с царем Александром непосредственные сношения. Другими словами, император французов, с одной стороны, давал понять, что он нисколько не стеснен союзом с Англией, а с другой – что он тоже (подобно Александру) не очень доволен венскими конференциями. Уже очень скоро после отказа Швеции примкнуть к коалиции Наполеон III пришел к заключению, что воевать дальше ему незачем, да и шансов на успех немного.

 Англичане хотели бы продолжать войну. «Нам грозит мир», – откровенно писал Пальмерстон своему брату. Английская дипломатия не прочь была, во-первых, отхватить весь Крым до Перекопа и «возвратить» его Турции, затем высадиться на Кавказе, отнять Грузию, отобрать весь юго-восточный Кавказ, создать для Шамиля «Черкессию», а самого Шамиля обратить в покровительствуемого Турцией и Англией вассала, призванного преграждать дорогу русскому продвижению в Персию.

         Но Наполеон III совсем не желал такого усиления Англии; напротив, в России он уже как будто начинал усматривать полезный в некоторых случаях противовес англичанам. Проливать французскую кровь на Кавказе с целью защиты Индии от русского нашествия казалось Наполеону совершенно излишним. И он дал разрешение графу Морни завязать «частным порядком» сношения с Россией. К Александру Михайловичу Горчакову, русскому послу в Вене, явился в один прекрасный день глава большого банкирского дома Сипа и сообщил ему, что получил от своего парижского друга и тоже банкира Эрлангера письмо, в котором Эрлангер сообщает об интересном разговоре, бывшем у него с графом Морни. Граф находит, что пора бы французам и русским прекратить бесполезную бойню. Горчаков немедленно уведомил об этом царя и, даже не дожидаясь ответа, заявил банкиру Сипа, что тот может от его имени написать своему другу Эрлангеру в Париж, что не только мир, но и прямое сближение между Францией и Россией после заключения мира может быть в высшей степени полезно для этих держав. Но условия мира не должны затрагивать чувства национального достоинства России.

 Морни понял, что это прямой намек на грозящее России требование об обязательном ограничении военного флота на Черном море. Он ответил Горчакову мягким отказом: нельзя требовать от Наполеона III и от Англии, после всех жертв, понесенных ими под Севастополем, чтобы они отказались от этого требования. За этим первым обоюдным зондированием последовали уже официальные, хотя и тайные, переговоры в самом Париже.

Но тут русский канцлер Нессельроде совершил бестактность, которая очень повредила делу. Он сообщил венскому двору о начавшихся сношениях России с Парижем. Зачем он это сделал, понять трудно. Видимо, Нессельроде упрямо тешил себя иллюзией, что солидарность держав Священного союза продолжает существовать, и считал, что нехорошо сговариваться за спиной «дружественной» Австрии. Конечно, Франц-Иосиф и граф Буоль сильно всполошились, узнав о внезапной перемене настроений Наполеона III, который мог теперь договориться с Александром без участия Австрии. Такой оборот дела грозил Австрии опаснейшей изоляцией. Немедленно Буоль сообщил Наполеону о полной готовности Австрии окончательно примкнуть к западным державам и предъявить России нечто вроде ультиматума. Наполеон III был удивлен и раздосадован странной откровенностью русской дипломатии и прервал начавшиеся было переговоры.

Все это значительно ухудшило дипломатическое положение России. Наполеону III отныне становилось еще труднее, чем прежде, препятствовать захватническим стремлениям Англии. Буоль торопился, и уже в середине декабря австрийские предложения были вручены

Нессельроде. В этих предложениях России предъявлялись следующие требования:

1) замена русского протектората над Молдавией, Валахией и Сербией протекторатом всех великих держав;

2) установление свободы плавания в устьях Дуная;

3) недопущение прохода чьих-либо эскадр через Дарданеллы и Босфор в Черное море, воспрещение России и Турции держать на Черном море военный флот и иметь на берегах этого моря арсеналы и военные укрепления;

4) отказ России от покровительства православным подданным султана;

5) уступка Россией в пользу Молдавии участка Бессарабии, прилегающего к Дунаю.

        Эти условия были гораздо тяжелее и унизительнее для России, чем прежние «четыре пункта», на которые ни Николай I, ни Александр II не соглашались в свое время. Австрийские «предложения» были предъявлены ультимативно, хотя и без обозначения точного срока. Но категорически было дано понять, что непринятие условий повлечет за собой объявление Австрией войны России.

Спустя несколько дней после предъявления австрийской ноты Александр получил письмо от Фридриха-Вильгельма. Письмо, написанное по явному наущению со стороны Буоля и Франца-Иосифа, в любезных тонах содержало прямую угрозу: король приглашал царя взвесить «последствия, которые могут не отвечать истинным интересам России и самой Пруссии», если Александр отвергнет австрийские предложения. Итак, предвиделось присоединение к Франции и Англии уже не только Австрии, но и Пруссии.

Какой был выход?

Вечером 20 декабря 1855 года в кабинете царя состоялось созванное им совещание. Присутствовало девять человек: Александр II, великий князь Константин, Карл Нессельроде, Василий Долгоруков, Павел Киселев, Михаил Воронцов, Алексей Орлов, Дмитрий Блудов и Петр Мейендорф.

Прения были не очень продолжительны. Все, кроме Блудова, высказывались за решительную необходимость поскорее заключить мир. Царь своего мнения ясно не высказал. Остановились на том, чтобы согласиться на предъявленные условия, кроме уступки Бессарабии. Не соглашались также принять неопределенную, но чреватую последствиями статью австрийской ноты, в которой говорилось о праве союзников предъявлять России, сверх «четырех пунктов», еще «особые условия», если этого потребуют «интересы Европы». 10 января Буоль получил в Вене русский ответ, и так как пункт о Бессарабии был включен именно им, то он прибег на этот раз уже к формальному ультиматуму: он заявил, что если по истечении шести дней (после 10 января) Россия не примет всех предъявленных ей условий, то австрийский император порвет с ней дипломатические отношения.

Александр II созвал 15 января второе совещание. На этом совещании Нессельроде прочел записку, в которой на сей раз возлагал все упования на расположение Наполеона III. На Австрию он махнул рукой, догадавшись, наконец, с большим опозданием, что она не меньший враг России, чем Англия. Собрание единогласно решило принять ультиматум в качестве предварительных условий мира.

Александр II отправил в Париж на мирный конгресс графа Орлова, дав ему в помощники бывшего русского посла в Лондоне барона Бруннова. Орлов с первого до последнего момента своего пребывания в Париже всю свою дипломатическую деятельность основал на сближении с императором французов и на поддержке, которую с самого начала переговоров Наполеон III стал оказывать русскому уполномоченному.

Парижский конгресс начался 25 февраля и окончился подписанием мирного трактата 30 марта 1856 года. Председательствовал граф Валевский, министр иностранных дел Франции, сын Наполеона I Бонапарта от графини Валевской. Уже с первых заседаний конгресса всем его участникам стало ясно, что Валевский будет поддерживать англичан только формально. А вскоре в дипломатических кругах узнали и о конфиденциальных беседах, которые вел император Наполеон III с графом Орловым тотчас после прибытия Орлова в Париж.

Граф Орлов принадлежал к числу наиболее одаренных дипломатическими способностями людей, какие были при дворе Николая I, а потом Александра II. В свое время ради карьеры Орлов без колебаний принял после смерти Бенкендорфа должность шефа жандармов, но шпионскими делами лично не занимался. У него был брат Владимир, близкий к декабристам, и Орлов от него не отрекся, а поддержал его в трудную минуту. Он же велел снять надзор с Герцена и выдать ему заграничный паспорт (по ходатайству О. А. Жеребцовой, на внучке которой Орлов был женат).

Прибыв в Париж, Орлов сумел с первой же беседы договориться с Наполеоном о том, что отныне возможно тесное сближение России с Францией, между которыми нет никаких коренных противоречий. Наполеон склонен был всецело пойти ему навстречу, ведь он достиг всего, чего хотел: Турция была спасена от русского захвата; оружие Франции покрыто новой славой; взят «реванш» за 1812 год; французский император укрепил свой трон внутри страны и занял первое место в Европе. Наполеону III от России ничего больше не требовалось.

         Но совсем не так обстояло дело с Англией. Еще до открытия конгресса Пальмерстон, к великому своему огорчению, убедился, во-первых, в том, что Наполеон III не намерен продолжать войну и, во-вторых, что на конгрессе он будет вести себя уклончиво и двусмысленно в отношении своей союзницы Англии. Пальмерстон понял это, когда зимой 1856 года шел спор, допускать ли Пруссию на конгресс или нет. Ее присутствия желал Александр II, потому что рассчитывал на ее дружественную поддержку. Но именно поэтому Пальмерстон и отказывался допустить прусских уполномоченных. Он мотивировал это тем, что Пруссия не принимала никакого участия в войне и не пожелала даже выступить так, как выступила Австрия. В этом очень щекотливом вопросе Наполеон III крайне вяло поддерживал Пальмерстона. Пруссию, правда, не допустили, но Пальмерстон уже до начала заседаний понял, что в Париже предстоит нелегкая игра. Его наихудшие опасения оправдались.

Наполеон III ни одним словом не скомпрометировал перед Орловым своей «дружбы с союзниками» и не сказал ничего, что Орлов мог бы потом, со ссылкой на него, пустить в ход перед англичанами. Но Орлову это вовсе и не требовалось: ему важно было не то, что говорит Наполеон, а то, как он слушает русского уполномоченного, почему он не прерывает его, в какие минуты он молчит, а когда улыбается. Орлов был неплохим физиогномистом. В сущности, он выполнил всю свою работу в ходе трех послеобеденных бесед в императорском кабинете с глазу на глаз с Наполеоном III, за чашкой кофе, и торжественные заседания пленума конгресса уже ничего существенного не изменили и изменить не могли.

 Сила Орлова заключалась именно в том, в чем Пальмерстон с раздражением усматривал свою слабость: Орлов знал, что Англия один на один продолжать войну не станет. Следовательно, по всем тем пунктам, по которым существует единство взглядов между Англией и Наполеоном III, России приходится уступать; зато по всем вопросам, по которым между ними чувствуется расхождение, русским уполномоченным нужно упорствовать и отказывать в своей подписи; англичане ровно ничего с ними не поделают.

Очень удачно выбрал себе Орлов помощника: то был барон Филипп Бруннов, долго служивший русским послом в Великобритании. Роли распределились так: там, где требовалась решающая работа дипломатической мысли, выступал Орлов; там, где необходимо было терпеливо выслушивать и оспаривать противника, шаг за шагом отстаивая интересы России, главная роль выпадала на долю Бруннова, очень неглупого, пусть даже излишне самоуверенного, но опытного и трудолюбивого сановника, поседевшего в дипломатических прениях. Все капитально важное, что достигалось Орловым в секретных беседах с императором Наполеоном III, передавалось барону Бруннову, а тот, уже стоя на твердой почве, знал, как ему разговаривать на торжественных заседаниях конгресса с англичанами.

 Так, например, лорд Кларендон и другие английские представители требуют срытия русских укреплений по Черноморскому побережью. Орлов отказывает наотрез. Англичане грозят. Орлов снова отказывает. Австрийский делегат Буоль всецело присоединяется к англичанам. Орлов в третий раз отказывает. Председатель граф Валевский говорит, что поддерживает англичан и австрийцев. Но не только Валевский знал, какова позиция Наполеона III в этом вопросе, – это знал и Орлов. Поэтому он снова отказывает, а Валевский беспомощно разводит руками. В конце концов Орлов побеждает.

Далее возникает вопрос о нейтрализации Черного моря. Тут Орлов, зная мнение Наполеона, уступает. Но, когда англичане ставят вопрос о нейтрализации также и Азовского моря, Орлов отказывает. Повторяется та же комедия с Валевским, и снова Орлов одерживает победу. Ставится вопрос о Молдавии и Валахии. Русские уже ушли оттуда, но Орлов не желает, чтобы эти провинции оставались оккупированными Австрией. И русские интересы, а также нежелание, чтобы Австрия получила такую награду за свое поведение во время Крымской войны, – все это заставляло Александра II и Орлова противиться требованию австрийского уполномоченного Буоля. Орлов, зная, что Наполеон III не желает отдавать Австрии Молдавию и Валахию, противился этому требованию Буоля на конгрессе. Если России и пришлось уступить Бессарабию, то и Австрия должна была навсегда проститься с мечтой о бескровном приобретении Молдавии и Валахии. Ровно за три дня до окончания конгресса Буоль убедился, что Орлов и Бруннов достигли своей цели. Буоль оттягивал вопрос о Дунайских княжествах, рассчитывая под самый конец конгресса вырвать как-нибудь между делом желанное разрешение: оставить без изменений оккупацию Молдавии и Валахии австрийскими войсками. И вдруг 27 марта председатель конгресса Валевский холодным, строго официальным тоном предлагает Буолю осведомить конгресс: когда именно австрийцы освободят Молдавию и Валахию от своих войск? Делать было нечего. Австрия ушла с конгресса, не получив от союзников уплаты за свой ультиматум России от 2 декабря 1855 года.

 Возвращение туркам Карса, взятого русскими в конце 1855 года, нейтрализация Черного моря и уступка Бессарабии: таковы были главные потери России. На отмену исключительного русского протектората над Валахией, Молдавией и Сербией Орлов согласился без возражений.

Современники объясняли причины сравнительно сносных условий мира не только поворотом политики Наполеона III, не желавшего дальше ослаблять Россию и этим помогать Англии, но и тем сильным впечатлением, которое произвела на весь мир длившаяся почти год героическая оборона Севастополя.

 Это сказалось и в том, что могущественнейший на тот момент монарх Европы Наполеон III немедленно после подписания 30 марта 1856 года Парижского мира стал искать союза с Россией.

Тео Гуриели

Источник
Источник2

Дорогие друзья! Нашему сайту нужна ваша поддержка. Желающие это сделать, могут перевести посильную сумму на счёт Правозащитного центра “Китеж”. Центр находится в списке льготников, поэтому с пожертвований возвращается подоходный налог.

MTÜ INIMÕIGUSTE KAITSE KESKUS KITEZH
EE332200221063236182
Пояснение: annetus