Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
Если милого узнают по походке, то Славика все на базаре узнавали по панамке, которую он носил надвинув чуть ли не на самые глаза. Панамка была белая, вернее, когда-то была белой, с синим рисунком-знаком какого-то класса яхт. Постепенно она превратилась в грязно-серую, но это если приглядываться, а так Славика все узнавали по этой белой панамке. Да он и сам себя так называл — Славик-Панамка. Поставит, бывало, с раннего утра пустых ящиков на, отведённых для торговли с машин, местах, а сам уйдёт бродить по ещё пустому рынку, но уходя предупреждает тех, кто остался:
– Приедут машины, ящики не трогать! Места заняты. Пусть ищут Славика-Панамку.
Эти места, занимаемые им, якобы, для кого-то, Славик продавал. Его место с железками, которыми он торговал, было как раз напротив автомобильного ряда, и он мог прекрасно наблюдать своих «клиентов». За эти места он много не просил. Так, лишь бы хватило на одеколон.
Когда на его глазах подъезжала очередная машина с товаром и, не найдя себе места, водитель начинал ходить вокруг пустого ящика и оглядываться, Славик весь напрягался, как тот петушок на спице, и рвался к «клиенту». Самой короткой дорогой было — перескочить через прилавок и тут же оказаться на площадке, что и пытался всякий раз проделать он, но у него это не получалось. От одеколона ноги плохо его слушались, и он не мог перекинуть их через прилавок. Приходилось пробираться через всех соседей к единственному выходу.
Он был невысокого роста, тщедушный, неопределённого возраста. Правда, однажды признался, что ему сорок девять лет. Но, то ли из-за голоса, низкого, чёткого и какого-то режуще-внятного (даже если он успевал выпить пару флаконов одеколона), то ли из-за тёмных очков, которые он носил всегда и в любую погоду и от чего становился, благодаря своему полу-азиатскому лицу, похожим на Пиночета, его многие побаивались, особенно те, кто его не знал, принимая за одного из представителей базарной мафии, шайки спившихся бездельников, промышлявших воровством и вымогательством. Кто же знал его, тот тоже не хотел с ним связываться потому, что, раздавив пару «полковников», так он называл большой флакон тройного одеколона, Славик становился очень ранимым и взрывался от каждого пустяка. Так как его мало кто на базаре боялся, то, чтобы придать вес своим угрозам, он размахивал своим молоточком, который всегда носил при себе в заднем кармане затёртых джинсов. И хотя на ногах он держался не стойко, получить от него молотком никто не хотел. Видя же нерешительность своих противников, Славик вырастал в своих глазах, в него словно вселялся бес, заставляющий его петушиться и зло кричать на весь базар: – Гондон штопанный! Ты ещё не знаешь Славика! Ещё компанией мне грозишь? Ты сам хрен отсюда уйдёшь!
– Чего же ты, Славик, на человека набросился? Это же клиент, с ними так нельзя, – успокаивали его торговавшие рядом женщины.
– Ходят тут всякие, рэкетиры, каратисты! У самого помидоры в руках, а подшипник ему подавай. Что, мол, у тебя путного есть? А самому ни хрена не нужно! Ходят, только настроение портят, – затихая бубнил Славик. Ему нравилось, когда его успокаивали.
– Шура, Шура, – громко звал он, пока из-за вильнюсских тряпок не показывалось лицо продавщицы-соседки.
– Ну, что тебе?
– Твоё здоровье! – он поднимал початого «полковника» и делал глоток. Шура морщилась и пряталась, чем доставляла Славику удовольствие.
– Скажите, эти два ящика стоят, места заняты? – виновато спрашивает водитель, новичок на рынке.
– Ладно, одно можете занять, но …, – тут он поднимает растопыренную ладонь, что означает пять крон.
– Понятно, – обрадованно соглашается водитель.
– Так уж и быть, можете взять и второе, – смягчается на весь свет Славик.
– Всё за ту же цену.
Этот молоточек в его руках придавал ему вес в собственных глазах. А так как он им всё чаще и чаще размахивал перед тем или иным носом, соседи по рынку однажды, пока он не видел, вытащили у него этот молоточек и выбросили на помойку. Момент, когда он был не за прилавком наступал летом ежедневно. Разморенный теплом, «тройным», Славик доставал кусок целлофана, закрывал им свой «железный» товар и, со словами: — я пошёл, снимаюсь с якоря, – оказывался под прилавком, где отдыхал час, а то и полтора — два. В этот момент, как обычно, у него появлялись клиенты. Кто шпингалет для форточки ищет, кто отвёртку или наждачный круг.
– А где сам хозяин-то? – спрашивают покупатели.
– В подводной лодке, – отвечают соседи и показывают на, по-детски свернувшегося под прилавком, пьяного, Славика-Панамку.
Потерю молоточка он очень переживал и не мог найти себе места пока не придумал себе нового устрашающего оружия — небольшого куска алюминиевой проволоки, покрытой изоляцией. Он так обрадовался своему хлысту, что несколько дней, как ребёнок, ходил по рынку и репетировал, как он будет отбиваться от «рэкетиров и каратистов», пока этот хлыст у него не выдернул из рук один из хмурых и раздражительных покупателей.
После этого Славик завёл себе нож. Ножа он боялся сам и держал воткнутым под прилавком. Но сам же однажды об него и порезался. Перебинтовывали его сообща.
Хотя все видели, что Славик часто ругается с покупателями, не все знали, что ругается он не со всеми, а выборочно.
– Ну, что ты набросился на мужичка, – сетовали торговки.
– Тихий такой, спросил сколько это стоит, сколько то. Может он болеет?
– Болеет. Эту болезнь я знаю. Сам каждый день ею болею, – отвечает он.
Славик-Панамка каким-то своим чутьём угадывал перед собой алкоголика или того, кто « сидел на резьбе», то есть пил, как и он, одеколон, и относился к ним очень отрицательно, обличая во весь голос и гоня от прилавка.
– Дай им сигарету, дай на одеколон! Я тут с утра до вечера стою-мёрзну и должен их похмелять! Почему они не могут сами себе заработать? Правильно я говорю? Бездельники. Когда-то Славик работал поваром в кафе «Нарва», когда всё было дёшево и под рукой. Тогда-то он и начал пить. Начал с коньяка. Он был интеллигентным и начитанным, а также слыл хорошим мастером своего дела. У него была семья, был сын. Теперь он, по его словам, осознал, что это конец.
– Хочу умереть раньше родителей, – говорил он тихо, жуя бутерброд, принесённый ему стариком-отцом. Его отец никогда не пил.
– Они меня смогут похоронить, я их — уже нет.
На его прилавке постоянно появлялись новые вещи. Люди несли ему из дома всё, что можно было продать. Но, так как у него не было ни машины, ни даже тележки, он старался брать лишь то, что продать можно было наверняка или у него заказывали его покупатели.
– Одна старуха заказала ручку для кастрюли. Придёт или не придёт? Сколько с неё содрать?
– Скажи: кастрюля без ручки — не кастрюля.
– Она свою сломала, а я со своей содрал. Ха-ха!. По пятёре пойдёт?
А однажды ему принесли продать дверные глазки. Рассматривая их, он заглянул в зрачок и удивился: – А он цветной! На, посмотри.
– Ну, и что? Он что, должен быть чёрно-белый?
– Ну, да. Я первый раз вижу цветной. Рейн! – кричит он через дорогу продавцу хлебом. – Хочешь бинокль?
Чтобы понравиться торговавшему рядом поляку Сбигневу, Славик всегда пытался обращаться к тому по-иностранному: – Пан Сбигнев, запалка тахат! ( запалка — зажигалка по-польски, а тахат — хотеть по-эстонски).
Рынок всё расширялся и расширялся, принимая всё новые и новые пополнения продавцов, приходящие с, закрывающихся тут и там, предприятий. Присутствие Славика портило внешний вид базарчика, которому организаторы пытались придать видимость какого-то величия. И хотя он оплачивал своё право торговать на рынке, его стали выживать, поначалу потеснив.
В первый раз он пропал на неделю и многие, грешным делом, подумали, что с ним что-то приключилось. Но вскоре его белая панамка вновь замелькала на базаре. Несколько дней он всё также нырял под прилавок, где «гулял» его «полковник», то есть закатившийся флакон одеколона, невинно отвечал на новые шуточки новых соседей:
– Панамка, «тампакс» купи? – подшучивали они, не знающему ещё, что это за «зверь» Славику.
– Тампакс? – пожимал в недоумении плечами Славик-Панамка. – Нет, ребята, я лучше своей водочки врежу.
Он всё чаще становился задумчивым и не хотел видеть старых собутыльников.
– Привет, Панамка, – обращался к нему кто-нибудь в надежде, что у Славика всегда есть что выпить.
– От кого? – отвечал он и отстранённо утыкался глазами в свои железяки.
Через некоторое время Славика снова не стало. И не стало совсем. Он тихо умер у себя дома в кресле от остановки сердца. В квартире он жил один. Кто-то на рынке вздохнул с облегчением и тут же продал его место одному из десятков претендентов. Кто-то задумался о жизни, о себе, о базаре рядом с магазином «Ласнамяэ», что на улице Паэ.
Ничего не стоит на месте. Всё меняется, и вот уже сам универсальный магазин самообслуживания превратился в базар. Базар внутри и базар снаружи. Базар — микрокосм и базар — макрокосм. Или не так? Кого бы спросить? Панамка, ты где? Сейчас ты, наверное, уже что-то знаешь, хотя и перед своим уходом ты уже о чём-то стал догадываться. Не зря ты всё собирался сказать мне что-то очень важное, и раньше на тебя это было совсем не похоже.
Январь 1996, Таллин.
Александр Урис, Кохтла-Ярве
Журнал “Балтика”
Желающие поддержать наш сайт могут это сделать, переведя посильную сумму на счёт Правозащитного центра “Китеж”. Центр находится в списке льготников, поэтому с пожертвований возвращается подоходный налог.
MTÜ INIMÕIGUSTE KAITSE KESKUS KITEZH
EE332200221063236182
Пояснение: annetus
Автор – член Союза писатель России (Эстонское отделение), из Нарвы, из немногих профессионалов у нас.