Доколе? Об этом не напишут Эстонские медиа!
Похожие статьи
Колокольный звон. Нет, я его не слышу. Просто эти два слова ни с того, ни с сего стали вертеться в моей голове в тот момент, когда я сел за письменный стол. Красиво соврал — ведь я не сел, а лёг, и не за что, а куда – в кровать.
Заметил за собой, что часто свои записи я делаю в кровати, перед сном. За стол же мне удаётся присесть очень редко, хотя он у меня и есть, отличный рабочий стол, который я приобрёл в комплекте с небольшой светлой секцией, чтобы сэкономить на транспорте при перевозке. (Да и вообще, отдельно стол и секция — большая роскошь для меня.) И если же удаётся за него сесть, то, конечно же, ничего в голову не идёт, и я просто сижу за ним, перекладывая с места на место свои наброски сюжетов, впечатления, занесённые на какие-нибудь подвернувшиеся клочки бумаги. Сесть за стол — дело не лёгкое, мол, появилась свободная минутка и воспользовался. Не тут-то было! А вот в кровать попадаешь регулярно, приблизительно в одно и тоже время. Тем более, когда в кровати постоянно один, то становится чуть ли не священной церемонией занести в блокнот какую-то дневную мысль, событие.
У Эдуарда Лимонова также обнаружилось признание в подобном использовании кровати. Было приятно, что я не одинок. Кстати, замечу, наиболее часто я обнаруживал не то, что я повторяю чьи-то поступки, манеры, а сначала это было у меня, и только позже открывалось, что подобное поведение было и у кого-то другого. Ого, думалось, эту мысль я уже прорабатывал, в такой-то ситуации я вёл себя также.
Вероятно, мы и не склонны видеть в себе подражателя кому-то, но из тщеславия любим подмечать случаи подражания нам. Если это действительно так, то люди очень сильно обманываются в себе, так как в массе своей не могут выбраться за рамки каких-то уже навязанных им стереотипов, которым они следуют, не отдавая себе отчёта. Практически мы можем только заново изобретать велосипед. Ведь, если задуматься, сколько трактовок, сколько религий, сколько философских направлений, школ, и каждая утверждает, что их истина одна. Тогда в чём же дело? А в том, что такая истина всех не устраивает, и люди всякий раз меняют её, подстраивая под свои интересы.
Вот встретил на улице молоденьких Свидетелей Иеговы, активистов. Они говорят одно — есть Библия, а все остальные труды — от греха. Наверное, они правы, но люди родились ведь не две тысячи лет назад, а тридцать, сорок, кто сколько, и им в наследство были переданы этот мир и эти отношения с теориями объяснения жизни. Человек, в своём росте сравнивая теорию, идею с жизнью, видит несовершенство первой и пытается её исправить. Несовершенство в теории, в объяснении жизни. Только никто не хочет себе сознаться, что, объясняя жизнь, человек пытается с ней заключить сделку, утаивая главное зерно и расписывая, или находя различные интересные, но не меняющие жизнь, её толкования.
В Библии даны десять заповедей, но не упомянуты ни фрейдовские. ни марксистские, ни гегелевские уточнения. Почему, после катастрофы какой-нибудь крупной идеи, все возвращаются к Библии? Да потому, что обнаруживают ложность идеи, не учёт её верой, а лишь попытку обойти её, объясняя, что закон не для всех один, а для пролетария взгляды таковы, для капиталиста — другие, девственница думает так, молодая мать — уже иначе, виноваты народности, виновата одна нация.
Так вот, о кровати или о Лимонове? Всё взаимосвязано: если о кровати, то скажут — подражает Лимонову, если о Лимонове — то никак не вяжется с кроватью. Я удивляюсь тем суждениям о нём, в которых критике отводятся лишь те места его произведений, которые затрагивают сексуальную тему. Хотя, лично для меня, его социальная позиция, его азарт, «возбуждённость», возмущение действительности затмевали все его эротические зарисовки. Они меня не возбуждали и не шокировали. Его социальная позиция во всех вопросах затмевала всё остальное. Гражданин, его можно и так называть.
Но недавно я узнал несколько свежих слов, для определения подобных людей, которых сам Лимонов назвал «возбуждающимися» («Дисциплинарный санаторий»). Это слова — Лев пустыни («Агни йога) и Рыцарь( Богородичный центр). Суть не важно, кто эти слова вновь ввёл в обиход (Богородичный центр выступает против всех йог), важно то, кого величают таковым.
Одними из любимых героев Лимонова в ХХ столетии являются Муаммар Каддафи, а также человек, может быть другого склада, но такой же энергии — Че Гевара.
Че Гевара — человек-легенда определённого поколения людей, человек-загадка, коммунист, о котором не решались часто упоминать в самой коммунистической стране – СССР, человек огня. Когда, год назад, я увидел всемирно известный портрет Че в берете со звездой, прикреплённый на стене, чуть выше частного бара, устроенного в первом этаже двенадцати этажного красного кирпича здании на рыночной площади в микрорайоне Ласнамяэ Таллина, то удивился смелости того, кто его вывесил. По рынку разгуливала полиция и я ожидал, что портрет Че снимут на следующий же день. Но и на следующий день, и через неделю портрет продолжал висеть на стене из красного кирпича, охватывая своим пламенным видом рынок Паэ.
Со своего нового, так называемого, рабочего места мне его было хорошо видно, а так как портрет не только не убирали, но и не пытались убрать, то я пришёл к ошеломившей меня мысли. Чтобы проверить свою догадку, я обратился, как бы невзначай, к соседу по прилавку и спросил, чей это портрет висит на стене. Но сосед мне не ответил ничего вразумительного. Я спросил ещё у кого-то, но тоже не получил ясного ответа.
Теперь уже стало любопытно, а знают ли вообще люди кто такой Че Гевара. Когда из двух-трёх ещё опрошенных я также не получил никакого ответа, то решил задать вопрос полицейским. Я не стал указывать им на портрет, а просто спросил их, двоих молодых парней, назначенных дежурить по рынку, знают ли они кто такой Че. Я надеялся, что они, молодые люди, тем более полиция, даже может быть по инструкции, должны знать своих противников по духу. Но, тщетно — они не знали кто он, даже не слышали. Тогда я понял, что портрет провисит долго. Только один, уже пожилой человек, с которым мы время от времени общались на рынке, сделал предположение, глядя на портрет и процеживая сквозь стиснутые в раздумье зубы слова, что это известный чилийский певец, которого убили. Это было уже тепло, даже горячо. Он спутал его с Виктором Хара, и лишь за это уже я был благодарен ему.
Че Гевара над рынком Паэ. Если бы там висел портрет обнажённого негра, то какой бы из двух больше напомнил Лимонова?
Рынок Паэ. Сейчас, лёжа в кровати и записывая эти строки, я вспоминаю, что прошёл ровно год, как я волею обстоятельств очутился за его прилавками. В такую же холодную зиму. А до этого было многое. Переезд с семьёй под Новороссийск к родителям жены, стройка там дома, разлад. Трещала по швам страна — разваливалась семья. Во время выборов первого президента России запомнились люди, бранившиеся между собой, отстаивающие «смелого» Ельцина в городском автобусе Краснодара. Мне же в тот момент вспомнилось, как относились к нему преданные им миллионы граждан Великой державы на окраинах, сдерживающие напор антирусской, антироссийской пропаганды. Эти миллионы людей всех национальностей получили нож в спину в то время, когда митингами, забастовками, грудью вставали на защиту Родины.
Потом был Путч, какой-то комичный, водевильный. Водевильны были почти все, особенно «жертва» путчистов и её «спаситель». А вспомнить сцену выхода Горбачова из КПСС — это уже что-то по серьёзнее. Это напоминает прорвавшийся хаос, только вызвавшие его не осознают всех последствий этого для самих же себя. Поэтому, через некоторое время, они уже сами окажутся запертыми в « Белом доме», обстреливаемые с каким-то диким, сатанинским безумием из танков. Всё происходящее на рынках, биржах, полях сражений, залах заседаний, церквях похоже на дьявольскую свистопляску. Языки пламени, языки хаоса, скрывающие безумие.
Хаос — это что-то бесформенное, бурлящее, всегда что-то рождающее, но ничего не создающее. Он может лишь рождать, а рождая — тут же убивать. Создавая же, убиваешь только одно — хаос, в котором смерть.
Поездки по стране сталкивали с людьми, также попавшими в эту свистопляску, ещё не осознающие этого, надеющимися, что это их личная беда и от какой-то перемены она пройдёт. Это были беженцы из Таджикистана, Грузии, Армении, Северного Кавказа, уезжающие из Прибалтики, Молдавии, выясняющие свои отношения с русскими украинцы. Видел казаков, разгуливающих под хмельком во многих местах на Дону, на Кубани, охраняющих «порядок» с нагайками в руках. Узнал и удивился тому, что казачество также раскололось, и часть его решила объявить себя национальным этносом и просто-напросто занялась своими родословными для получения наделов земли, и сейчас, вместо того, чтобы беспокоиться за судьбу Отечества, с шашками по ночам охраняют свои покосы от казаков из соседних сёл.
Предприятия стоят. Идёт только торговля, купля-продажа. Магазины, базы, коммерческие центры. На улицах бывшей процветающей советской республики торгуют дети, старики, мужчины и женщины, рабочие и интеллигенты. Мясо, сахар, чай (индийский, цейлонский, английский, только грузинского нет — идёт война, которая закончится тогда, когда Грузия обессилит настолько, что её смогут купить две-три мировые чайные компании вместе со всеми её чайными плантациями).
Рынок Паэ, в Ласнамяэ, одном из микрорайонов Таллина и над ним портрет Че Гевары. Но никто об этом не знает. Усталые торговцы бредут домой чтобы, усталыми, замёрзшими лёжа в своих постелях мельком взглянуть в экран телевизора, опрокинуть стопку водки или написать пару строк в свой блокнот.
Январь 1994. Таллин
Журнал “Балтика”
